Официальной задачей Комитета были сборы и пересылка денег революционерам, томившимся в царских тюрьмах. Однако под искусным руководством Чичерина Комитет очень быстро вышел за эти узкие рамки и постепенно превратился в политический орган, ведущий систематическую агитацию против царизма. Комитет собирал и публиковал материалы о зверствах тюремщиков и жандармов, устраивал митинги протеста против жестокого обращения с заключенными в различных «предварилках» и «централах», организовал в парламенте запросы по поводу массовых арестов и репрессий в России. Царское посольство в Лондоне нервничало и выражало английским властям недовольство тем, что они допускали существование Комитета, но Чичерин и Бриджес-Адамс только посмеивались и удваивали свои усилия. Штаб-квартирой Комитета был большой пустынный дом на Лексэм Гарденс, 96, Кенсингтон, каким то чудом уцелевший у Бриджес-Адамс среди обломков ее жизненного крушения. Так как у хозяйки не хватало денег для его содержания, внутри дома всегда было холодно, пыльно, неуютно. Но это не отражалось на работе Комитета. Мне часто приходилось бывать в доме Бриджес-Адамс, и в памяти моей, как на фотографической пластинке, запечатлелась типичная картинка…

Зимний промозглый вечер… На улице пронизывает до костей… В доме Лэксэм Гарденс, 96 полутемно и сыро. В гостиной у слабо теплющегося камина стоит круглый стол, на котором ярко горит настольная лампочка. Это единственное хорошо освещенное место в царящей вокруг полумгле. За столом, накинув на плечи пальто, сидят Чичерин и Бриджес-Адамс и сочиняют очередную листовку против царского правительства…

Другим вопросом, которым в эмигрантские годы также очень много занимался Чичерин, была борьба против привлечения политических изгнанников в английскую армию, развернувшаяся в 1916 г. Происхождение этой борьбы было таково.

Как только началась война, царское правительство возымело «счастливую» идею использовать ситуацию для того, чтобы, нанести тяжелый удар русской политической эмиграции. Проводя мобилизацию армии, оно хотело распространить призыв в ее ряды также на российских подданных, бежавших за границу по политическим причинам. Под этим патриотически звучавшим предлогом царское правительство надеялось добиться выдачи в его руки хотя бы тех эмигрантов, которые проживали в союзных с ним странах. Однако скоро выяснилось, что понятие о праве убежища слишком глубоко укоренилось в умах англичан и французов, и что поэтому осуществление плана департамента полиции невозможно.

Тогда петербургские хитроумны выдвинули другой проект: пусть русские политические эмигранты будут призваны не в царскую, а в английскую и французскую армии и хотя бы таким путем внесут свой вклад в общее дело. Мысль, положенная царским правительством в основу этого проекта, сводилась к тому, что в случае его реализации большинство активных эмигрантов уйдет на фронт, и это подорвет проводимую ими в Лондоне и Париже антицаристскую агитацию.

Данный план, ловко поданный под соусом общесоюзнического патриотизма, был хорошо встречен в правящих кругах Англии. Началось его обсуждение в различных министерствах. Были намечены практические шаги для его осуществления. Политические эмигранты решительно протестовали против проекта (среди русских изгнанников в Англии в то время преобладали элементы, считавшие войну 1914-1918 гг. войной империалистической и выступавшие против какой бы то ни было поддержки войны, в частности путем участия в вооруженных силах союзников).

Чичерин стал во главе борьбы против привлечения политических эмигрантов в английскую армию. Я энергично помогал ему в этом деле. И опять пошли митинги протеста, запросы в парламенте, беседы с депутатами (среди которых мне особенно вспоминается Джосайа Веджвуд), памфлеты, листовки, письма в редакции газет… Нам удалось на время затормозить издание соответствующих распоряжений, но все-таки в конце концов они были сделаны. Однако тут в дело вмешалась история: в феврале 1917 г. в России произошла революция, эмигрантская масса сразу хлынула домой, и вопрос о призыве русских политических изгнанников в союзные армии потерял свою остроту.

Я уехал из Лондона в Россию в мае 1917 г. За несколько дней до отъезда я был у Чичерина в его мансарде, и у нас был большой разговор по большим вопросам, главным образом о ходе и перспективах только что начавшейся революции. Мы оба рвались в Россию, но я оказался счастливее Чичерина: я покидал Англию через несколько дней, а Георгий Васильевич по решению эмигрантских организаций должен был еще на некоторое время задержаться в Лондоне для налаживания более быстрой репатриации русских политических изгнанников. Из этого разговора мне очень запомнились слова Чичерина:

— В эпоху революции надо быть горячим или холодным, нельзя быть теплым… Я все больше прихожу к убеждению, что меньшевики это жирондисты русской революции, и их ждет судьба жирондистов… Мне с ними не но пути, хотя в прошлом я был связан с меньшевиками… Но война меня многому научила, и сейчас все мои симпатии на стороне русских якобинцев…

Чичерин на мгновение запнулся и затем решительно прибавил:

— т. е. большевиков.

Я не могу утверждать, что в тот момент, когда происходил наш разговор, Георгий Васильевич уже был вполне законченным большевиком. Это чувствуется и в только что приведенных его словах. Однако не могло быть сомнения, что он стоял очень близко к большевикам. Во всяком случае его последующее вступление в ряды РКП(б) явилось естественным выводом из предшествующих идейно-психологических процессов.

В огне первой мировой войны сгорел меньшевизм Чичерина. Осталась его страстная преданность делу пролетариата, его яркий талант, его энциклопедическое образование, его изумительная память и работоспособность. Неудивительно, что партия широко использовала способности Чичерина в интересах советского государства.

Впрочем, это случилось не сразу.

Оставшись после моего отъезда в Лондоне, Чичерин занимался не только репатриацией русских эмигрантов, но также резко выступал среди английских рабочих против войны за демократический мир. В результате британские власти арестовали его и посадили в Брикстонскую тюрьму, ту самую Брикстонскую тюрьму, с корой годом позже познакомился М. М. Литвинов. В течение нескольких месяцев Чичерин сидел под замком. Только когда в январе 1918 г. М. М. Литвинов стал де-факто полпредом советского правительства, он добился освобождения Георгия Васильевича и разрешения для него уехать в Россию.

В конце января 1918 г. Чичерин прибыл в Москву и сразу же был назначен заместителем народного комиссара иностранных дел. 

В жизни Чичерина также начиналась новая и чрезвычайна важная страница, чреватая многими событиями и переменами…

Федор Аронович Ротштейн тоже был членом Герценовского кружка и эмигрантом, но в некоторых отношениях он сильно отличался от большинства русских политических изгнанников, проживавших в то время в Лондоне.

Обычно эти изгнанники попадали сюда уже после того, как прошли значительный революционный стаж: редкий из них был моложе 30 лет. Далее, многие из них сторонились контактов с английским окружением и жили своей замкнутой русской колонией. Даже когда нужда заставляла таких эмигрантов работать где-либо у англичан, дело сводилось к механическому отбыванию горькой повинности и стремлению возможно меньше соприкасаться с чужой средой. Эмигранты данного типа говорили только по-русски, читали только русские книги и газеты. Нередко о важнейших событиях английской жизни они узнавали лишь несколько дней спустя, когда в Лондон приходили петербургские или московские газеты. Был в те годы в Лондоне старый эмигрант Теплов, проживший на берегах Темзы свыше 20 лет. Он содержал русскую библиотеку и был очень популярен в эмигрантской колонии. Но английский язык оставался для Теплова книгой за семью печатями: у булочника или мясника он объяснялся больше жестами, чем словами. Не все эмигранты болели столь сильной антипатией к английскому языку, как Теплов, однако лишь немногие из них действительно хорошо владели этим языком.