Я пустил в ход все мои связи и знакомства, и недели через две Петро поступил токарем на один лондонский механический завод. Будучи хорошим специалистом, он быстро пошел в гору. Уже через три месяца Петро стал зарабатывать 3 фунта в неделю — сумму весьма солидную по тем временам. Он переселился в лучшую квартиру, семья его оделась и обулась, есть все стали досыта. После стольких лет нужды и лишений фортуна улыбнулась Петро и, пожалуй, можно было ожидать, что он постарается покрепче ухватиться за ее колесо. Но не таков был Петро.

Как-то в начале 1914 г., зайдя к моему другу, я застал его в крайне удрученном и взволнованном состоянии. Дети спали, жена пошла навестить одну знакомую эмигрантскую семью. Мы были с Петро вдвоем, и я стал расспрашивать о причинах его беспокойства.

Пойми, не могу я так больше жить! — с горечью отвечал Петро. — Ну да, я хорошо устроился, имею деньги, снял две комнаты, могу прилично содержать семью… Все это прекрасно… Но душно мне… В мещанина я превращаюсь. Каждый день задаю себе вопрос: что ты делаешь для русского пролетариата? Чем ты помогаешь революции в России?.. И… И — черт! — нет у меня удовлетворительного ответа на этот вопрос.

Я начал говорить Петро, что за границу он попал не по своей охоте, что в жизни каждого революционера могут быть моменты передышки, что подобные моменты должны быть использованы для оттачивания его теоретического оружия и что такая возможность сейчас полностью открыта перед моим другом. Петро слушал меня с явным нетерпением. Потом он прервал меня и с раздражением воскликнул:

— Ты все меряешь по себе… Ты теоретик, книжный человек, писатель… Помнишь наши стычки по этому поводу в Самаре?.. Очень хорошо, что ты используешь эмиграцию для своего теоретического укрепления… Это потом пригодится партии. Я сделан из другого теста! Я не теоретик, а практик. У меня натура такая. Да и образования мало. Навыков к книжной работе не хватает… Я могу служить партии и пролетариату организационной хваткой, умением понимать рабочего и говорить с ним. Это совсем иное дело. А его-то, такого дела, у меня здесь нет. И совершенствоваться в нем я в Лондоне не могу. Вот почему я сам не свой. Чувствую, что иду неправильным путем…

— Что же ты собираешься делать? — спросил я Петро.

— Что делать? — откликнулся Петро. — Искать, где бы я мог, даже живя в Лондоне, приносить пользу революции!

Петро произнес свои слова без всякой аффектации. Он был прост и скромен, как всегда. Но видно было, что душа Петро все время занята этим проклятым вопросом.

Возвращаясь домой, я думал: «Хорошо, если бы Петро нашел то, что ищет, но найдет ли?».

Это казалось почти невозможным в Англии.

И все-таки Петро нашел!

Несколько педель спустя после описанного разговора Петро неожиданно явился ко мне и спросил, не могу ли я одолжить ему 5 фунтов. Мои финансовые дела были в состоянии относительного благополучия (я состоял тогда лондонским корреспондентом «Киевской мысли»), и я охотно исполнил просьбу товарища. Тут Петро поделился со мной своими планами. Он бросал завод и переходил на работу в лондонский порт. Материально Петро проигрывал (вот почему ему понадобился заем), но зато вопрос о служении революции получал свое удовлетворительное разрешение. В лондонский порт часто приходили русские пароходы. Петро поставил своей задачей связаться с командами этих судов и развернуть среди них большевистскую работу.

Спустя несколько дней я был у Петро на новоселье. Чтобы легче осуществить свое намерение, он переселился в район доков. Это была бедная и грязная восточная часть Лондона. Условия жизни были здесь гораздо хуже, чем в том районе, где Петро снимал квартиру, до сих пор, но какое это имело значение, раз душа его была удовлетворена?

Замыслы Петро стали быстро материализоваться. Его организаторский талант еще раз показал себя в полной силе. В течение каких-нибудь двух-трех месяцев Петро сумел не только установить связи с командами русских пароходов, приходивших в Англию, но и создать на многих из них свои группы, которые он снабжал революционной литературой и среди которых вел пропаганду. Петро также выступил в качестве инициатора борьбы команд за улучшение условий труда. На нескольких судах вспыхнули забастовки во время их пребывания в лондонском порту. Эти забастовки перекликались с мощным стачечным движением, которое разворачивалось в России. Дом Петро постепенно превратился в настоящее «гнездо революции», в котором вечно бывали русские моряки, получая здесь ободрение и руководство в борьбе с царскими властями. Петро стал неузнаваем. Куда девались его недавнее раздражение, недовольство, самоедство! Вся его фигура теперь налилась какой-то внутренней силой, голос окреп, в глазах сверкали искорки вдохновения.

— Помнишь, Иван, — говорил он мне, — как я руководил «мельничным районом» в Самаре? А сейчас вот у меня «морской район» в Лондоне, и работа тут будет покрупнее, чем на Волге,

Скоро Петро сделал дальнейший шаг вперед: через своих моряков он наладил транспортировку издававшейся за границей революционной литературы в Россию. Десятки пудов ее поплыли из Лондона на русских судах в порты Балтийского и Черного морей. Петро торжествовал и, встречаясь со мной, радостно восклицал:

— Вот теперь я хорошо знаю, что служу делу революции!

Война 1914 года одним взмахом прекратила всю эту работу.

Германские подводные лодки блокировали Англию. Сообщение с Россией было почти прервано. Русские суда больше не приходили в Лондон, и Петро пришлось прикрыть свое «революционное гнездо». Но в отношении войны Петро сразу занял ленинскую позицию. Работая на военном заводе, он вел антивоенную пропаганду среди англичан и за это не раз подвергался репрессиям.

Когда разразилась Февральская революция, Петро одним из первых уехал в Россию, и, почти не задерживаясь в Петрограде, сразу махнул на столь милый его сердцу юг. В горячке тех дней я не имел возможности следить за всеми перипетиями его дальнейшей жизни. Изредка он присылал мне вести о себе. Потом они вдруг прекратились.

Много позднее я узнал, что Петро геройски погиб во время гражданской войны на Украине.

Это были два латыша, с которыми я дружил в годы эмиграции. Ян Янсон (которого в колонии обычно звали Янсон-Браун) был очень интересной и своеобразной фигурой. Выходец из деревни, он учился в либавской гимназии и Московском университете, рано приобщился к левому крылу латышского национального движения и постепенно перешел на марксистские позиции. Янсон говорил мне, что стал считать себя социал-демократом с 1897 г. В 1901 г. он выступил перед рабочими Либавы (ныне Лиепайя) с призывом праздновать 1 мая. Янсон участвовал в создании латышской социал-демократии, играл очень активную роль в революции 1905 года и был сторонником вооруженного восстания против царизма. Аресты, ссылки и другие репрессии сыпались на него в изобилии, а в 1906 г. полицейское кольцо вокруг Янсона настолько сузилось, что ему пришлось эмигрировать. Он поселился в Бельгии, и только первая мировая война забросила его в Лондон. Здесь я познакомился с ним и близко сошелся.

Почему? Меня влекла к Янсону его художественная натура. С молодых лет Янсон любил великих писателей, мыслителей, деятелей искусства. Еще будучи студентом он не раз выступал в защиту прогрессивного развития латышской литературы. Два реферата, озаглавленные «Думы о литературе нового времени», которые Янсон прочитал в Риге, будучи 20-летним юношей, оказали сильное влияние на латышскую интеллигенцию начала 90-х годов прошлого столетия. В латышских писательских кругах оформилось так называемое новое течение, которое ставило превыше всего тесную связь с народом, с массами. Янсон был одним из крупнейших представителей этого течения. В годы эмиграции он много писал на литературные, исторические и философские темы, много переводил на латышский язык русских и мировых классиков — Л. Толстого, Тургенева, Чехова, Гюго. Он поддерживал дружеские отношения с Горьким. Все это давало Янсону возможность стоять выше повседневных невзгод эмигрантской сутолоки и постоянно жить в освежающей атмосфере умственного горения.