Для понимания ее необходимо иметь в виду следующее.

Уже к концу 1917 г. Ллойд-Джордж, бывший в то время премьером, пришел к выводу, что находившийся еще в России британский посол при царском правительстве сэр Джордж Бьюкенен абсолютно непригоден ни для поддержания отношений с новой властью, ни для выполнения более «деликатных» функций, которые британское правительство могло бы возложить на своего дипломатического представителя в Советской России. Он был отозван домой. Вместо Бьюкенена Ллойд-Джордж хотел послать в Россию другого человека, более молодого, гибкого, изворотливого. Его выбор пал на Р. X. Брюса Локкарта, бывшего английского вице-консула в Москве, который вернулся из России в Лондон накануне Октябрьской революции. Британское правительство искало возможность направить Локкарта в Россию, и назначение М. М. Литвинова советским полпредом в Англии являлось удобным поводом для реализации этого замысла. Действительно, Локкарт поспешил войти в контакт с М. М. Литвиновым и встретился с ним в одном из демократических ресторанчиков компании «Лайонс», расположенном на Стрэнде. Здесь было договорено, что, хотя пока официальных дипломатических отношений между британским и советским правительствами установлено не будет, тем не менее Литвинов в Лондоне и Локкарт в Москве будут пользоваться известными дипломатическими привилегиями, включая право шифра и посылки дипломатических курьеров. Здесь же, на грубой скатерти ресторанного столика, М. М. Литвинов написал письмо народному комиссару иностранных дел, которое и вручил Локкарту. Это письмо должно было служить для последнего визой. 14 января 1918 г. Брюс Локкарт покинул Англию и направился в Советскую Россию.

Много лет спустя я услышал из уст самого Максима Максимовича рассказ о деятельности его полпредства — первого советского полпредства в Англии, так тесно связанного с годами эмиграции Литвинова. Случилось это так. В 1933 г. Максим Максимович, в ту пору народный комиссар иностранных дел СССР, приехал в Лондон на созванную здесь Всемирную экономическую конференцию. Я был тогда послом СССР в Англии и также принимал участие в работах конференции. В свободные часы (а такие бывали, ибо члены конференции не любили себя слишком перегружать) мы с Максимом Максимовичем много гуляли по лондонским паркам. Как-то раз он подвел меня к уединенной скамейке, стоявшей под вековыми дубами в одном из этих парков, и с усмешкой бросил:

— Вот здесь начиналась моя дипломатическая карьера.

— Как так? — с недоумением спросил я.

— А вот так…— ответил Максим Максимович, опускаясь на скамейку.

И дальше он рассказал мне историю, такую яркую и замечи тельную, что, вернувшись домой, я сразу же ее записал. Потом я дал свою запись Литвинову, он прочитал ее и внес несколько небольших поправок. В окончательном виде рукопись была перепечатана в двух экземплярах, — один взял себе Максим Максимович, другой, с его разрешения, взял я. Я позволю себе воспроизвести здесь текст моей тогдашней записи.

«Итак, я стал полпредом, — рассказывал М. М. Литвинов, — но у меня ничего не было: ни директив из Москвы, ни денег, ни людей. Излишне говорить, что у меня не было ни опыта, ни подготовки к дипломатической работе. Пришлось начинать буквально с пустого места.

Прежде всего необходимо было установить какой-либо контакт с Москвой. Я воспользовался возвращением в Советскую Россию одного из товарищей по эмиграции, чтобы отправить с ним в только что родившийся Народный комиссариат иностранных дел письмо с просьбой об инструкциях и деньгах. С тем же товарищем я послал в НКИД шифр, составленный мной с помощью одного из симпатизировавших нам служащих бывшей царской военно-закупочной миссии в Лондоне. До того у НКИД шифра со мной не было, и все сношения между нами велись клерными телеграммами. Посланный мной шифр в Москве был несколько переделан и в дальнейшем разослан для пользования всем имевшимся тогда за границей полпредам. Когда, таким образом, была создана возможность шифрованной переписки между мной и НКИД, наши отношения несколько укрепились, но именно только «несколько». Приведу один характерный пример.

После долгих настояний с моей стороны в марте 1918 г. мне, наконец, было сообщено из Москвы, что НКИД посылает ко мне первого дипломатического курьера. Легко себе представить, с каким нетерпением я ожидал его! С напряженным вниманием я следил за различными этапами его долгого и сложного пути (ехать приходилось через Финляндию, Швецию и Норвегию) и сам отправился встречать его на вокзал. Курьер прибыл с большим чемоданом, запечатанным надлежащим количеством дипломатических печатей, и я с величайшим волнением вез этот чемодан с вокзала на свою квартиру. С еще большим волнением я стал вскрывать драгоценный чемодан, который, как мне казалось, должен был заключать в себе все нужные мне инструкции и указания. Каково же было мое разочарование, когда, распаковав чемодан, я нашел в нем лишь кучу, последних московских газет и ни одной директивы! Правда, Г. В. Чичерин, который в то время являлся заместителем наркома по иностранным делам, вложил в кипу газет небольшое письмо, адресованное мне. Однако письмо это носило общий характер и не давало никаких определенных директив по интересовавшим меня вопросам. Тогда я был сильно рассержен, но теперь прекрасно понимаю, что иначе и быть не могло. В марте 1918 г. тысячи самых неотложных проблем, включая вопрос о Брестском мире, брали советское правительство за горло. От их решения зависело в буквальном смысле слова «быть или не быть» советскому государству. Руки у Ленина не доходили до выработки директивы лондонскому полпреду, а Народный комиссариат иностранных дел, только что организованный и делавший первые робкие шаги, конечно, не мог самостоятельно руководить моей работой. По-прежнему я был предоставлен самому себе.

Впрочем, в одном отношении почта разрешила мои трудности: я получил с ней около 200 тыс. рублей царскими кредитками, которые в то время еще принимались в Лондоне, и успел обменять их на фунты, правда, по весьма низкому курсу. Теперь я мог по крайней мере приступить к организационному оформлению первого советского полпредства в Лондоне. Я снял для полпредства специальное помещение по адресу Викториа-стрит, 82 — до того полпредство находилось в моей частной квартире — заказал бланки и печати и пригласил на работу несколько человек. Секретарем полпредства была моя жена, которая вела всю английскую переписку; кроме того, в полпредстве работали еще три-четыре человека из числа товарищей-эмигрантов и бывших служащих царской военно-закупочной миссии.

На дверях полпредства была вывешена табличка с надписью «Русское народное посольство», Тут же помещалось консульство, которое именовалось «Русское народное консульство». Сам я присвоил себе титул «Русский народный посол». Все эти наименования были моего собственного изобретения, ибо, повторяю, никаких указаний из Москвы, в том числе и указании о моем официальном титуле, я не имел.

Дом на Викториа-стрит, 82, где М. М. Литвинов снял помещение для «Русского народного посольства»

Каковы были мои отношения с английским правительством и английской общественностью? В этом отношении резко различаются два периода: до и после заключения Брестского договора. До заключения Брестского^{17} мира отношение ко мне со стороны официальной и неофициальной Англии было, учитывая время и обстоятельство, сравнительно благожелательно».

Рассказав далее об обмене вышеупомянутыми нотами с английским министерством иностранных дел, Максим Максимович продолжал:

«Связь со мной английское МИД в дальнейшем действительно поддерживало через молодого чиновника этого ведомства Рекса Липера[37]. Липер был знаком со мной раньше. Я встретился с ним в первый раз у испанского эмигранта Мадарьяга (впоследствии представителя Испании в Лиге Наций), а позднее, еще до революции, давал ему уроки русского языка. Теперь МИД решило использовать мое старое знакомство с Липером для дипломатических целей. Первоначально мои деловые встречи с Липером были не лишены некоторого «романтизма»: мы виделись с ним то где-либо в кафе или ресторане, то в каком-либо из лондонских парков».