Подобных примеров можно было бы привести очень много, но это едва ли необходимо. Культ традиций насквозь проникает английскую жизнь. И поскольку он имеет всеобщий характер, то наряду с различными политическими и бытовыми курьезами поддерживает также институты и отношения, давно пережившие себя, но почему-либо выгодные для господствующих классов… Ну, скажем, палату лордов или религиозные предрассудки масс. Разве неизвестно, что в Англии опять-таки по традиции сохраняют юридическую силу тысячи старых, переживших себя, изданных в прошлые века законов? Правда, в обычное время эти законы спокойно лежат на полках. Однако в определенные моменты, особенно, когда господствующим классам надо ущемить пролетариат, в заржавленном юридическом арсенале минувшего всегда находится какая-нибудь подходящая к случаю средневековая пищаль или секира, которая пускается в ход против рабочего класса.
В интересах справедливости{26} должен сказать, что этот культ традиций не является целиком продуктом сознательного расчета господствующих классов. Несомненно, большую роль в его создании сыграл тот факт, что в течение 900 лет Англия не знала иностранных нашествий. Поэтому здесь преемственность была более крепкой, чем в других европейских странах. Таков объективный фактор. Однако господствующие классы уже давно поняли вытекающие для них отсюда политические выгоды и стали сознательно канонизировать культ традиций. Они окружили его восхищением и любовью, они курили ему фимиам и провозглашали одним из важнейших устоев английской жизни. И со своей точки зрения господствующие классы были правы: культ традиций оказывал и до сих пор оказывает им неоценимые услуги.
Теперь о культе компромисса. Он сложился тоже в ходе столетий, но стал особенно всемогущим после революции XVII в. и после потери Англией в конце XVIII в. своих американских колоний. Конечно, было бы неправильно представлять себе, что господствующие классы всегда охотно шли навстречу требованиям масс. Ничего подобного! Господствующие классы всегда упрямо, очень упрямо, не останавливаясь перед пролитием крови, отстаивали свои привилегии и подчас доводили массы до грани открытого восстания… Вот именно: до грани! Однако после Кромвеля, они никогда не переходили этой грани и не ставили массы в такое положение, когда единственным выходом для них оставалась бы революция. В самый последний момент, за пять минут до взрыва, они делали уступки, конечно, минимальные уступки, но все-таки такие, чтобы по крайней мере на время можно было обломить острие назревшего конфликта.
«Вовремя» и в «надлежащих размерах» — таковы были два тактических принципа, которыми руководствовались господствующие классы, когда на каком-либо опасном историческом зигзаге они делали ставший неизбежным поворот. К этому сводилась суть их политической мудрости. И надо откровенно сказать, на протяжении последних двух с половиной веков они достигли тут большого искусства и заработали для себя немало политического капитала. Для иллюстрации приведу опять-таки два примера.
Первый пример — борьба за избирательное право в парламент. Начало XIX в. ознаменовалось ожесточенной кампанией за реформу старой избирательной системы, приводившей к засилию помещиков в палате общин. Широкие круги буржуазии, вплоть до самой крупной, а также массы только что пробуждавшихся к сознательной жизни рабочих требовали права голоса при выборах в парламент. Движение за избирательную реформу с каждым годом становилось все более бурным и стремительным. После июльской революции 1830 г. во Франции оно приняло такие формы и размеры, что в воздухе запахло открытым восстанием. Струна была натянута до последней степени, казалось, еще момент и она лопнет. Помещики-феодалы поняли опасность, и в 1832 г. был проведен известный «билль о реформе», который сразу изменил положение и устранил опасность революции.
Но как? Чисто по-английски. Новый избирательный закон вовсе не удовлетворял требований масс. Старый закон предоставлял избирательное право 5 % населения, новый — 7 %. Крупная буржуазия была удовлетворена. Пролетариат по-прежнему остался за бортом парламента. Но своей тактикой помещики-феодалы разбили единство, господствовавшее до того в лагере их противников, привлекли на свою сторону более умеренные элементы среди сторонников реформы и оттянули на долгие годы предоставление избирательного права рабочим. Только реформы 1867 и 1885 гг., принятые опять-таки потому, что на политическом горизонте стали вновь скопляться грозовые тучи, допустили к избирательной урне верхний слой пролетариата и фермерства, чернорабочим же в этом отказано даже сейчас. А конечный результат? Конечный результат тот, что благодаря тактике компромисса, реализованного «вовремя» и в «надлежащих размерах», английским господствующим классам удалось задержать введение демократического избирательного права вплоть до настоящего дня[96].
Второй пример — чартистское движение. Разочарование, вызванное в рабочих массах реформой 1832 г., толкнуло их влево и наряду с некоторыми другими факторами экономического и социального порядка способствовало созданию мощного революционного движения пролетариата, ставшего известным под именем чартизма. Программа чартистов, так называемая «хартия» (по-английски «чартер» — отсюда и самое название «чартизм»), внешне носила чисто политический характер и содержала шесть пунктов: всеобщее избирательное право, тайное голосование, равные избирательные округа, ежегодные выборы в парламент, отмена имущественного ценза для парламентских кандидатов и жалованье депутатам. Речь формально шла, таким образом, о доведении до конца той демократизации избирательного права, которая была прервана на полдороге реформой 1832 г. Однако в своей основе чартистское движение было не столько политическим, сколько социальным. Оно питалось страшной нищетой трудящихся масс, являвшейся результатом бесчеловечной эксплуатации этих масс капиталом, а также высоких цен на продовольствие, вызванных хлебными пошлинами. Говоря о реформе парламента, чартисты в сущности думали о социально-экономическом переустройстве общества, и некоторые из их вождей, например, священник Стефенс, открыто заявляли, что хартия есть в конечном счете не политический вопрос, а вопрос «ножа и вилки».
Чартистское движение приняло поистине грандиозные размеры. Под его знаменем стояли буквально миллионы. В конце 30-х и начале 40-х годов положение стало особенно угрожающим для господствующих классов. Чартисты подавали парламенту петиции, покрытые сотнями тысяч и миллионами подписей, с требованием осуществления хартии, но парламент оставался глух к требованиям масс. Это содействовало укреплению среди чартистов так называемой «партии физической силы», т. е. сторонников революционных методов действия. Кое-где начались вспышки и восстания. Все говорило о том, что в Англии все больше разгорается мощный пожар, который может потрясти уже самые основы буржуазного господства.
Что же делает в этот критический момент господствующий класс? Он решает пойти на уступки, но как? Опять-таки чисто по-английски. Высокие пошлины на хлеб, существовавшие в то время в Великобритании, были выгодны крупному землевладению, но не выгодны промышленной буржуазии, ибо удорожали стоимость рабочей силы. Поэтому тогдашние пророки английского либерализма Кобден и Брайт в 40-х годах прошлого века развернули большую кампанию в пользу отмены хлебных пошлин. Ее из вышеуказанных соображений поддерживали широкие круги буржуазии. Одновременно отмена хлебных пошлин обещала несколько разрядить и напряжение, накопившееся среди рабочих масс, что тоже шло по линии интересов буржуазии. И вот в 1846 г. английский либерализм одержал крупную победу: хлебные пошлины были ликвидированы. Буржуазия одним ударом сразу убила двух зайцев — понизила издержки на рабочую силу и внесла известное успокоение в ряды пролетариата, ибо в связи с падением цен на продовольствие временно (очень временно!) улучшилось его материальное положение и ослабела его революционная энергия. А дальше в тогдашней мировой обстановке, когда Англия была единственной индустриальной страной среди отсталых аграрных стран в Европе и вне Европы, свобода торговли обеспечила британской буржуазии 40 лет необычайного процветания. В результате чартизм, несмотря на европейские революции 1848 г., стал все больше сходить на нет, а рабочее движение, используя благоприятную экономическую конъюнктуру, начало все больше переходить на рельсы умеренного тред-юнионизма, господствующего в нем и поныне. В итоге благодаря все той же тактике своевременного и достаточного по размерам компромисса господствующие классы Англии вышли невредимо из тягчайшего политического кризиса, не сделав рабочему классу ни одной политической уступки.
