— Что за страна!
Хойзер и Батак отошли от Дочери и издали кивнули Голо Манну, который нарочито схватился за карман пиджака, чтобы напомнить Клаусу о книге в кармане собственного его смокинга или пальто.
Запах свежей краски, парфюмерные ароматы буквально оглушали. Среди здешнего Haut-Volée[96] стояли или прогуливались и люди интеллектуального склада: молодой человек с галстуком-бабочкой, юные дамы с пачками книг под мышкой; пришел даже один слепой, которого его спутница вела к гардеробу, где, из-за летних высоких температур, народу почти не было. Мира и Вернер Хойзер у входа в зал встретили коллегу-живописца Кампендонка и принялись обсуждать с ним интерьер нового Дома художника. Наверное, обоим живописцам казалось, что белые стены стоило бы украсить росписью или мозаикой, однако в бюджете такое не было предусмотрено. Мама Хойзера, облаченная в помпезный шелк, издали — сквозь клубы сигарного дыма — подавала ему знаки, которые могли означать: «Выпьем!», «Мигрень», «Встреча» и многое другое. Однажды, в давние времена, она так истово махала с берега гребцам «восьмерки», что они врезались в буй… Имеет ли такой прием что-то общее с литературой? Или здесь окончательно победила идея светского дефиле? Через очень узкую вращающуюся дверь Клаус Хойзер и Анвар Батак наконец попали в зал. И сразу оказались по ту сторону суеты, перед дверьми, выходящими в иллюминированный парк. На дальнем плане искрились бело-голубым знакомые фонтаны.
— Я думаю, кооперация с Нойсом в области энергоснабжения — это решенный вопрос.
— Я бы сказала, вы очень лихо все решаете, коллега.
— Уважаемая госпожа советница! Это еще не конец. Рано или поздно, так я считаю, коммунальные предприятия, и даже почта, перейдут в частные руки.
— Вы в своем уме? Это означало бы изъятие власти из общественных рук, у общественности.
— Напротив, госпожа Цоллич. Как только речь заходит о приватном выигрыше, система начинает функционировать более гибко. Она как бы приближается к потребителям.
— Я вас умоляю, Гизевинд! Зачем вообще тогда нужна наша администрация? Государство это все же не фирма. Даже рынок должен быть подчинен демократическому принципу общего блага.
— Рынок это и есть демократия.
— Только если он должным образом огорожен.
Советница по строительству и советник по предприятиям городского снабжения повернулись теперь к книготорговцу Овербеку (открывшему уже три филиала), который в этот момент внушал своему собеседнику:
— Будет еще много всякой болтовни. Но что напечатано, то останется. А о выдающихся книгах, Мертесакер, будут говорить еще два, три года… да что там, еще двадцать лет. Литература оказывает на людей длительное воздействие, и в этом, по моему мнению, с ней не сравнится даже радио. Книги и непрерывное обсуждение книг — это протокол развития нашей сущности. Кто бы захотел отложить их в сторону? Кто бы добровольно отказался от возможностей размышлять и углублять свои знания, которые открыл для нас Гутенберг? Разумеется, в своем новом магазине я начал с того, что выкинул всякое барахло. Мы должны выставлять на видных местах то, что клиенты, как они думают, непременно должны прочесть. Времена, когда покупатели бесцельно перебирали книги на задних полках — содержимое которых тоже необходимо контролировать — остались в прошлом.
— И что же, хорошо у вас идут дела? — поинтересовалась госпожа Цоллич у лысого предпринимателя.
Тот удовлетворенно кивнул:
— Пока что благодаря нашему лучшему писателю у меня окупается и вся прочая лирика. Кроме того, — и он прикоснулся к плечу Гизевинда, — я купил бензоколонку. Это источник будущего.
— А вы не согласны со мной, госпожа Цоллич (с помощью левой руки он втянул в разговор и советницу по строительству), что естественные науки должны занять подчиненное положение по отношению к гуманитарным? Ибо что пользы даже от самой блестящей лаборатории, если не развиваются мысли?
— Ну, — протянула советница, — такие вопросы, о ранге, наверное, утрясаются сами собой, в реальной жизни. Да вы лучше полюбуйтесь нашим новым храмом искусств! Это прекраснейшая инвестиция за все время моего пребывания на нынешнем посту.
Тот, к кому она обратилась, еще раз оглядел спускающиеся на длинных цепях шарообразные лампы, белую ротонду и деревянные ламели на потолке.
— Всё исключительно просто. И, тем не менее, доброкачественно.
Смысл последнего слова госпожа Цоллич не вполне поняла; может быть, он имел в виду: комфортабельно и уютно. Штучный паркет солидно поблескивал. Для репетиции открытия нового Дома художника такой культурный визит был идеальным предлогом. Некоторые искали архитектора этого сооружения. И удивлялись, что не могут его найти. Как они узнали в конце концов, Хельмут Хентрих передал свои извинения{471}: он, мол, именно в этот вечер, по семейным обстоятельствам, прийти не сможет… Не исключено, что бывший сотрудник Альберта Шпеера{472} хотел поразмышлять над планами Тиссенского небоскреба{473}.
Хойзер и Батак пробирались вперед как бы сквозь «павильон привидений», подхватывая на ходу обрывки разнородных реплик.
— Бесконечные почтово-налоговые марки в пользу Западного Берлина{474}… Зачем мы поддерживаем культ этого города?
— Вы не вправе допустить, чтобы наши соотечественники, оказавшиеся в кольце блокады, бедствовали. Наши берлинцы — это острие копья Свободы.
— В Германии насчитывается несколько столичных городов. Регенсбург со своим рейхстагом оставался столицей дольше всего{475}, пару веков. Но я хочу быть человеком нового времени. И считаю, что нашей столицей должен быть Бонн.
— У вас уже есть центрифуга? — спрашивает какая-то женщина.
— Где?
— Ах, так вы еще пользуетесь стиральной доской…
— Мой кузен привык ходить на сторону…
— Нормальный буриданов осел — при нынешней-то нехватке мужчин…
— Кессельринг еще в городе?
— Мы его посадили на поезд.
— Кто опоздал хоть на две минуты, — объясняет тучный господин своим слушателям, стоя возле ступенек ротонды, — того сразу увольняют. Независимо от причин. Это нагнетает напряженность.
— Ну да, сейчас всё движется на полных парах.
— Я тоже, вместе со всеми, растрачиваю себя.
Индонезиец, собственно, нетвердо стоял на ногах уже давно, с момента прибытия в Германию. Он был бы счастлив увидеть здесь хотя бы одного соотечественника: человека, говорящего на кантонском диалекте{476} или на тайском языке… например, Мистера Генри из Old Victorian! Человека, чьи глаза не смотрели бы на него с удивлением, как на экзотичного зверя.
Клаус и Анвар внезапно едва не споткнулись. Перед ними красотка-в-красном, достающая им до пояса, наслаждалась шипучим вином. «Ваше здоровье! — подняла она бокал. — Выпивку можно взять в буфете». — «Большое спасибо!» Она, казалось, решила стать их арьергардом и проворно двинулась вслед за ними сквозь толчею.
Возле одного из накрытых столов собрались представители элиты. Некое лицо, облеченное высоким церковным званием, обменивается мыслями с человеком, который, возможно, и есть здешний обер-бургомистр. Пастор со сдержанной завистью провожает глазами грациозного спутника викарного епископа — молодого регента, который, благочестиво сложив ладони, следует за прелатом. Присутствующих не особенно удивило, что кардинал Фрингс{477} всего лишь прислал своего представителя. Понятно, что глава епархии имеет очень плотный рабочий график; а кроме того, атмосфера вечера с писателем, который даже после того, как ему предоставили аудиенцию в Ватикане, продолжает восхвалять «искусство, природу и любовь» как «последнее прибежище человека», вряд ли пришлась бы по вкусу этому высокопоставленному духовному пастырю. Хотя, конечно, очень жаль, что на открытии, пусть и предварительном, нового Дома художника нет Его Высокопреосвященства. Йозеф Фрингс — одаренный оратор, любимый народом за то, что говорит на местном диалекте, и мужественный пастырь человеческих душ. Еще в начале своей карьеры он с церковной кафедры заклеймил гонения на евреев как «вопиющую до небес несправедливость»{478}. После же войны кардинал с не меньшей решимостью, через «Тихую помощь»{479} — не всегда, разумеется, работающую бесшумно, — делал все для того, чтобы так называемые военные преступники (включая начальство концентрационных лагерей, медицинский персонал подобных заведений и тому подобное) могли скрыться в Южной Америке и по возможности безмятежно провести там остаток жизни. Там, как считается, всегда светит солнце… хотя в Уругвае, например, тоже бывают морозы.
