Мальчик-лифтер поспешно подходит к стойке и передает письмо, предназначенное к отправке по почте. Одна семейная пара заглядывает через стеклянную дверь в чайный салон, открывающийся только после полудня. Рядом с балясиной широкой изогнутой лестницы стройная, красивая мама, послюнявив палец, отирает подбородок своему отпрыску. Тот, с явной неохотой, подтягивает спустившийся гольф, видимо, слишком колючий. Фрау мама отвешивает светловолосому сынишке шлепок, хватает его за руку, и оба направляются к выходу. Ее юбка-колокол колышется. Корсаж подчеркивает талию. Отпрыск забавы ради прошелся спотыкающейся походкой, перепрыгнул через свернутый ковер и, сияя, взглянул снизу верх на мамочку. Она либо забыла отдать ключ, либо собирается выйти совсем ненадолго, за какой-то мелкой покупкой. От регулярной колонны уборщиц теперь остается зримой лишь стремянка за лестницей. А следовало бы, прежде всего, немедленно очистить от пыли большую латунную люстру, свисающую со сводчатого потолка. Бдительный служащий, взглянув на электрические свечи, замечает порвавшиеся спирали… Когда-то с высокого потолка вестибюля, с настоящего стеклянного купола, могучая хрустальная люстра освещала группы сидящих гостей, выставочные витрины и шелковые ковры. Бомба, попавшая в зимний сад на крыше, и последующие зажигательные бомбы положили конец этому великолепию. В ходе восстановительных работ тонированное стекло было заменено штукатуркой, а взорванный мраморный пол — каменной плиткой песочного цвета. На старых фотографиях еще можно увидеть дубовую стойку рецепции, с обильной резьбой. Сейчас стойка в вестибюле имеет дугообразную форму и сделана из холодного, гладко отполированного (так же, как и пол) камня. На фотографиях, хранящихся в архиве отеля, целые полчища служащих готовы выполнить любое желание гостей. Подавальщицы и горничные носят белые чепцы с кружевами. Целый эскадрон мальчиков-лифтеров выстроился по росту, как органные трубы, — в таком виде их и сфотографировали. Дерзкие лица; лица, выражающие усердие… Один подросток печально смотрит в объектив, между зубами у него дырки… Где-то они теперь, эти парни, когда-то таскавшие чемоданы промышленников и депутатов рейхстага, шляпные коробки Лиллиэн Харви{18} и — однажды — Цары Леандер{19}? Пали на поле боя, покалечены, стали благополучными чиновниками в коммунистической Восточной Германии или женились и обзавелись собственным отелем где-нибудь в Зауэрланде{20}?.. У мужского персонала постарше форменная одежда не изменилась: черные брюки с винно-красными выпушками, винно-красного же цвета куртка с двойным рядом золотых пуговиц, на отворотах воротника — инициалы отеля «Брайденбахер хоф». Фуражка как отличительный признак портье. После длинного рабочего дня от такой фуражки на волосах остается примятый круг; или, если человек лыс, — красноватый круг на коже. Когда в конце войны в районе Королевской аллеи солдаты сражались за каждый дом, один выстрел, британский или эсесовский, попал в циферблат часов над ящиком с ключами и оставил рядом с римской цифрой «III» аккуратную дырку. Пружинный механизм не пострадал, и часы продолжали тикать. По непонятным причинам часы никто не отремонтировал, но и не снял со стены. Пуля, застрявшая в механизме, время от времени вызывает остановку часов, скрывает в себе драматизм, настойчиво о чем-то напоминает — так что, может быть, этот хронометр оставили на месте неслучайно. Часовые стрелки пунктуально, в определенные моменты, прикрывают маленькое отверстие.
Другие выстрелы в этом доме, быть может, оказались смертельными. Умирающие, чьи головы вдвинуты в отверстие камина… Сильные мужчины корчатся на полу и зажимают руками вываливающиеся внутренности; кто-то кричит, скулит под свалившимися сверху обломками… Те из нынешних постояльцев отеля, кто вообще замечает дырку в сияющем металлическом циферблате, принимают ее за отверстие для завода часов…
Коренастый господин Фридеман снова удаляется в заднее помещение, где его ждет канцелярская работа. Старший администратор Зимер левой рукой подает приветственный знак в сторону табачного киоска, где фройляйн Герда в данный момент чистит зажигалки для сигар. В располагающемся рядом с киоском парикмахерском салоне клиентки уже сидят под сушильными колпаками. Некий господин удовлетворенно проводит рукой по только что выбритому лицу и снимает со шляпной ленты прилипший к ней волосок.
Оскар Зимер так и не избавился от картин из прошлых времен — вероятно, не избавится никогда. Как выглядит сейчас его кафе в Тильзите? Или оно было сожжено, разрушено? В Тильзите теперь живут русские. Непостижимо! Оттуда не доходит вообще никаких известий. Тильзит потерян; такое не могло случиться… но он потерян. Недостижим, и наверняка там произошли радикальные перемены. Арки взорванного Моста королевы Луизы, по слухам, обрушились в воды Мемеля{21}. Сам Зимер не был свидетелем инфернального финала — бегства немецких войск, стремительного наступления русских, — он в то время сражался к югу от Берлина. А если бы оставался дома, он бы, может быть, попытался спасти, вывести на запад большие кофеварочные машины фирмы «ВМФ». Впрочем, какая глупость! Эти дорогие машины вскоре пришлось бы бросить где-нибудь по дороге, в снегу. О жене он больше ничего не слышал… Зимер — в прошлом самостоятельный кондитер, а нынче наемный работник в чужом отеле, — даже теперь, по прошествии стольких лет, вспомнив жену, не смог подавить судорожного всхлипа. Она, скорее всего, так и не присоединилась к колонне беженцев. Ибо, по своей глупости, до самого конца верила в будто бы присущую русским рыцарственность: русские, говорила она, уже много раз занимали Восточную Пруссию, но не причиняли вреда гражданскому населению. Напротив, она помнила из истории: когда русские на несколько лет завладели Кенигсбергом — а случилось это при Старом Фрице{22}, — в городе очень быстро установилась особенно праздничная атмосфера, офицеры приглашали местных дворян на балы и весь Кенигсберг пребывал в некотором опьянении от того, что его захватили. Жена говорила: мол, мы, жители Восточной Европы, должны понимать друг друга. Мы опять к этому придем… Какая деланная наивность! Она ведь должна была что-то знать о жестокостях немцев и о предстоящей мести… или могла догадаться… Из-за своей привязанности к этой прекрасной земле, к летнему домику в Неринге{23}, она, вероятно, ограничилась тем, что спряталась, прихватив запас продуктов, в подвале под пекарней. — Оскар Зимер, вдовец (в чем он не сомневается), не решается представлять себе, чтó могло случиться с его Гердой. Для него нет пути назад. А ведь когда-то они, обсуждая, как будут накрыты столики в их кафе, вместе сделали выбор в пользу фиолетово-белых клетчатых скатертей…
Только работа помогает ему отвлечься от горьких мыслей.
Работа помогла и сейчас. Он принялся раскладывать по ячейкам еще не разобранную почту… В годы войны он сильно похудел, таким потом и остался… Господину Кезевигу письмо из Франкфурта; запакованная печатная продукция — на адрес отеля? — супругам Пермозер; некий пивовар из Штарнберга пишет Хедвиге Ранкфельс, длительно проживающей в отеле; зажиточная вдова из города Ванне-Айкель{24}, которая не желает там жить, прислала видовую открытку… Он, наверное, вправе бросить короткий взгляд на эту фотографию бесконечного пляжа под лазурным небом… Римини… Кафе-мороженое под пальмами, ужин сопровождается звуками мандолины… Неизменное спагетти, пусть и под разными соусами, понравилось бы ему, вероятно, куда меньше. Однако в любом месте процветают свои обычаи, а иногда они даже меняются к лучшему…
