— Ему помогает пари? — шепотом спрашивал Эсам-ходжа.

— Нет, — объяснил ему врач тоже шепотом, — просто жизненная сила самого Василя-ака чувствует землю. Если он возьмет в руки железку, я думаю, будет то же самое.

Приступили к рытью шурфов. Колодцы копали глубокие, до шести аршин каждый. Взошло солнце, стало жарко. Поснимали халаты, только Вяткин не расставался со своей душегрейкой. Абу-Саид Магзум тщательно просматривал землю. В ней было много битого кирпича, извести, щебенки, гипса, золы сгоревших перекрытий да обломков желтых и синих облицовочных кирпичиков. Подобрали две сильно окислившихся монеты. Но даже опытный нумизмат Эгам-ходжа, через руки которого прошли чуть ли не все коллекции среднеазиатских монет Эрмитажа, не смог их сразу определить.

— Завтра поедем рабочим отрядом, — сказал Вяткин, — без нашей уважаемой интеллигенции. С ними весело, но громоздко.

— Да. Теперь у нас уже есть некоторый опыт, — ответил Эгам-ходжа.

— Вообще-то опыт довольно печальный, денег для раскопок так и нет.

Они сидели в музее и обсуждали планы на ближайший месяц. Снова стало холодно и снежно, будто опять наступила зима. Зацветшие персики стояли присыпанные снегом, завязавшиеся плоды миндаля гибли. Земляные работы пришлось приостановить. В музее потрескивали печки, топились легкими дровами из тополя.

— Я писал Бартольду; деньги, может быть, пришлет Русский комитет по изучению Средней и Восточной Азии. Но это зависит не от одного профессора Бартольда. Там есть и члены комитета, как-то они еще посмотрят на все.

— Все-таки копать будем, хотя бы и без денег. Заложим пока втроем пробные участки, а к тому времени, может быть, вы получите ответ из Петербурга.

— Хорошо было бы получить «Открытый лист» из Петербурга. Но выдает такое разрешение Императорская археологическая комиссия. А там меня не жалуют. Если они прознают, что мы открыли местоположение обсерватории, сейчас же своих пришлют раскапывать ее. Такой лакомый кусок они никому не уступят.

— Тогда выход один: копать без разрешения и держать все это пока в тайне.

— Тайна, — засмеялся Василий Лаврентьевич, — вокруг-то — люди!

— Ну, скажем, мы заняты на Афрасиабе. Кто там будет так уж интересоваться? А когда найдем что-нибудь, судить нас будет поздно. Все равно открытие останется за вами.

— Решено — копать! А там будь что будет. Завтра пятница? Начнем рыть траншеи. Вот видите, Эгамджан, — Вяткин подвел друга к прикрытой шторкой панораме холма Тали-Расад. — С трех сторон по верхушке холма, от краев площадки, надо прорыть канавы. Не может быть, чтобы ни одна из них не коснулась остатков постройки. А когда мы найдем хотя бы часть стены, мы сумеем представить себе и все остатки сооружения под холмом.

Но утром в пятницу, едва забрезжило, прибежал Абулхайр Магзум. Вяткин набросил халат, отворил ему калитку.

— Василь-ака, помогите! Ночью пришли полицейские, все в доме перерыли, арестовали Эгама-ходжу и Эсама-ходжу и увели. Парпи до смерти перепугана, она бросила дом и ушла к отцу, жена Эсама-ходжи складывает вещи, собирается бежать к своему отцу в Андижан. Дети плачут, брат мой всех уговаривает. Пойдемте скорее, вы скажете, что надо делать.

— Беда! Вот беда! Ты ступай пока к Лизе-апа, она даст тебе молоко и хлеб, поешь. А я пока оденусь, и мы с тобой пойдем в музей.

В музее среди пяти десятков ящиков, заполненных глиняными и фаянсовыми черепками, с изразцами, металлом из старых раскопок, с новыми и старыми дорогими книгами, подаренными для вновь открываемой Публичной библиотеки, необходимо было разыскать два ящика, принадлежащих лично Эгаму-ходже, — в них хранилась купленная им тайная типография, которая могла бы печатать листовки и прокламации арабским шрифтом.

Василий Лаврентьевич ворочал один ящик за другим. Вспотевший, изнемогающий от усталости, хрупкий Абулхайр, как мог, помогал ему из последних сил. А ящика со станками и шрифтами так и не было. Вяткин начинал беспокоиться.

Перерыв все, Василий Лаврентьевич понял, что Эгам-ходжа перепрятал свою покупку в другое место или отдал ее кому-то.

— Абулхайрджан, а ты не знаешь, дома, в вещах Эгама-ходжи, ничего полицейские не нашли?

— Кажется, ничего. Только книги какие-то взяли и бумаги. Их давно держали на балахане. Вот их только и взяли. Вещи все целы.

— Та-а-ак. Ну, пойдем выручать друзей.

Но только Василий Лаврентьевич собрался запереть двери, как на пороге возник гость — Борис Николаевич Кастальский.

Инженер Кастальский был видным специалистом в своей области. Но сердцем он принадлежал археологии. Это он собрал и определил великолепную коллекцию Бия-Найманских оссуариев, глиняных гробов великой древности, «тот самый» Кастальский.

— Окончательно перебрались в Самарканд? — спросил Вяткин, чтобы начать разговор.

— Еще не вполне, — отвечал немногословный Кастальский, — но уже интересуюсь, чем бы мне заняться, когда перееду.

— Помилуйте, дел для вас сколько угодно! Только что я переворачивал свое хранилище к натолкнулся на дарственный ящик Ситняковского. Не изволите знать этого топографа?

— Слыхал, но не имею чести быть знакомым. Он из Ташкента?

— Да. Член Русского географического общества, человек в своем роде замечательный. Недалеко здесь, к востоку от Самарканда, он разыскал древнее зороастрийское городище. Видимо, кладбище огнепоклонников — Тали-Барзу. Вот вам и покопаться бы в нем. Вы, как я могу судить, интересуетесь домусульманскими религиями.

— Да. Такой интерес у меня есть. И религии меня занимают, и античные искусства в Средней Азии.

— Там, по всей вероятности, и то, и другое нашлось бы. Ну и, конечно же, Афрасиаб. Точки зрения на датировку городища расходятся, вот и вам бы подключиться, посмотреть…

Зажгли лампу, спустились в подвал. Открыли ящик, присланный капитаном Ситняковским. Перебирали кости, куски погребальных хумов-корчаг, в которых древние хоронили кости своих покойников, рассматривали черепа, тихонько беседовали. А вылезли, так даже и не заметили, что оба в пыли. Разговор продолжался. Вяткин сетовал:

— …Вот и сижу, размышляю: напишешь в столицу, денег попросишь, а они, глядишь, и всю находку из рук вырвут. Пришлют какого-нибудь Веселовского. А не напишешь, где же рабочие руки взять? Сам-то я с товарищами всего холма не осилю. Да и опять же необходимо иметь разрешение, «Открытый лист». Тогда уж…

— Ну, решено! Я к августу буду непременно здесь. И — баста! Я вам помогу. У меня со средствами свободней, я могу на пять-шесть рабочих показать в отчете больше. Ирригация — дело, которое строится в значительной степени на доверии.

— И вы готовы для археологии?..

— Да. Готов использовать это доверие, чтобы помочь большой науке.

Сегодня Лиза встретила усталого Василия Лаврентьевича ясной улыбкой. На ней, словно в память чего-то очень хорошего, светлое платье и белый праздничный передник. И, видимо, ждала она мужа с нетерпением, потому что вышла встречать его на улицу и даже двинулась навстречу, когда он показался из-за угла.

— Тебе посылка и письмо из Италии, — сказала она, немного волнуясь, — вот такая большая посылка. — И она смешно развела свои маленькие руки.

Когда Василий Лаврентьевич просил жену разобрать книги Арендаренко, он думал, что Лиза, пользуясь предлогом, станет неделями пропадать из дома, заново переживая свой роман, что она, может быть, даже станет сама писать Арендаренко; словом, он ревновал. И был без памяти рад, когда, вернувшись в тот день, застал Лизу в куче книг и бумаг Георгия Алексеевича, которые она связала в пачки, сложила в экипаж и привезла на извозчике домой.

— Зачем мне сидеть в пустом чужом доме? — ответила она на недоуменный вопрос мужа. Вот и теперь, получив посылку и письмо, Лиза не распечатала их до его возвращения и передала ему.

Василий Лаврентьевич не спеша открыл конверт.