Все наблюдавшие эту сцену долго не могли прийти в себя от охватившего их ужаса.

Наконец мимо Мюллера с величайшей осторожностью провели остальных мулов, и он мог со своим караваном медленно продолжать свой путь по трудной и опасной тропе.

Показалась первая индейская деревня Алькокато.

При появлении каравана полуголые ребятишки с криком разбежались в разные стороны, а из хижин вышли одетые в лохмотья индейцы.

Один старый индеец приблизился к каравану и закричал:

— Манам канху! Манам канху!

— Что говорит этот старик, Пепе? — спросил Мюллер.

— Индеец беден, очень беден, сеньор. Кричит: нет ничего, нет ничего! Индеец думает, что сеньор сборщик налогов.

— Успокой его, Пепе! Нам ничего от него не надо. Мы здесь и останавливаться-то не будем.

Караван продолжал подъем. По пути попадались и другие деревни с маленькими садиками вокруг хижин и полями пшеницы. Если в умеренной зоне пшеница растет на равнинах, то здесь она может произрастать на высоте две с половиной — три тысячи метров, так как здешний климат близок к климату умеренной зоны.

На высоте четыре тысячи метров караван остановился на ночлег в деревне Кульцай. Это было самое высокогорное селение на западных склонах Анд, где индейцы сеют главным образом люцерну. Они продают ее проходящим караванам на корм мулам и ламам.

В поисках подходящего места для ночлега Пепе обошел всю деревню, но все хлопоты оказались напрасными. Повсюду было невероятно грязно.

— Ничего, Пепе! Мы будем спать на открытом воздухе! — успокоил его Мюллер. — Это не так страшно!

Пепе удивленно посмотрел на него.

— Очень холодно, сеньор!

— Увидим, Пепе. Не спеши!

На маленькой лужайке развьючили мулов, которые тяжело дышали в разреженном горном воздухе.

Собакой овладело полное безразличие: видимо, и сна плохо переносила горные условия. На скорую руку развели костер и поставили вариться котелок с куском баранины.

Пепе скептически следил за приготовлениями Мюллера к ночевке под открытым небом и только недоверчиво качал головой.

Развернув две буйволиные шкуры, Мюллер расстелил их на земле и набросил на них несколько одеял. Затем он достал из багажа два спальных мешка на теплом гагачьем пуху и положил их поверх одеял.

В это время Пепе сообщил, что ужин готов. На самом же деле оказалось, что он не только не был готов, но что, по-видимому, мясо никогда и не сварится. Оно оставалось все таким же жилистым и жестким.

— Манко Капак[39] не дает есть здесь мясо, сеньор, — начал испуганно объяснять Пепе.

— Какой там Манко Капак, Пепе! — рассмеялся Мюллер. — Мы находимся на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря. Вода закипает при температуре ниже ста градусов, и мясо не может свариться. Об этом нужно было раньше вспомнить. Ну да ничего, съедим его недоваренным. — И Мюллер принялся за еду.

Неизвестно, понял ли Пепе объяснения Мюллера, но он последовал его примеру и стал разжевывать свой кусок мяса, не задумываясь больше над запретом могущественного Манко Капака.

Сразу же после скудного ужина Мюллер улегся спать в спальном мешке. Сверху он укрылся толстой медвежьей шкурой.

Пепе некоторое время с любопытством наблюдал за ним. Он колебался, последовать ли примеру европейца, решившегося спать на открытом воздухе на этой высоте в горах, или поступить как аррьеро, который незаметно скрылся в одной из грязных индейских хижин и теперь уже, наверно, храпел вовсю.

Наконец верность и доверие к своему благодетелю одержали верх. Решительным движением Пепе тоже залез в спальный мешок, Казус свернулся у его ног и задремал.

Немного спустя тишину ночи нарушали только храпение, доносившееся из-под шкур, да хруст травы, которую пережевывали мулы. На ясном небе мерцали звезды. Холодная ночная мгла окутала людей и животных.

Солнце только что показалось на востоке.

— Б-р-р-р! — произнес утром Мюллер, высовывая голову из спального мешка.

— Б-р-р-р! — повторил за ним Пепе. Они с удивлением заметили, что все их постельные принадлежности покрыты тонким слоем снега. Походный термометр Мюллера показывал —3° по Цельсию, мулы закоченели и стояли, понурив головы.

Над головами путников возвышалась вся побелевшая от снега громада пика Виуда. Солнце озарило его розовым светом.

— Где аррьеро, Пепе? Пора собираться! — весело крикнул Мюллер.

— Сейчас пойду посмотрю, сеньор! — вылезая из мешка, отвечал ему молодой индеец.

— Ну как, Пепе, не замерз? Не покарал тебя еще Манко Капак за то, что ты его не испугался? — подтрунивал над ним Мюллер, потягиваясь на утреннем холоде.

— Сеньор не должен смеяться над Манко Капак! Он великий бог, — ответил Пепе.

— Но ведь ты же католик, Пепе! Христиане не могут верить в других богов, кроме своего единственного бога. Если ты христианин, почему ты веришь в Манко Капака?

— Манко Капак другое, сеньор. Манко Капак великий индейский бог, Христос другой бог. Манко не мешает Христу. Индеец не может забыть Манко Капак, — начал путанно оправдываться Пепе, не зная, как объяснить сложившиеся у него суеверные понятия.

— Ха-ха-ха! — громко засмеялся Мюллер, делая утреннюю гимнастику.

— И Манко великий бог, и Христос великий бог! Хоть бы эти великие боги когда-нибудь поссорились, да так, чтобы им обоим стало тесно на земле! Ха-ха-ха! Ты как думаешь?

Пепе был явно смущен и напуган кощунственными речами своего господина и, не проронив ни слова, пошел к хижинам индейцев разыскивать аррьеро.

Со стороны деревни не доносилось ни звука. Она как будто вымерла.

Но вот прибежал запыхавшийся Пепе.

— Аррьеро не может идти, сеньор! Все индейцы пьяные, вчера пили много чихи[40] — еще издали прокричал Пепе.

— Что? Кто не хочет идти? Аррьеро пьян? Ну, посмотрим! Проводи меня к нему!

Приподняв кожаный полог, они вошли в одну из хижин, и их глазам предстала довольно непривлекательная картина.

На полу вперемежку лежали мертвецки пьяные индейцы — мужчины и женщины. Между ними с кудахтаньем бродили куры и копались в объедках. Люди лежали в самых различных позах. Пахло водкой и потом.

Оставив занавеску открытой, Мюллер быстро нашел аррьеро среди валявшихся на полу индейцев и с помощью Пепе вытащил его наружу.

Здесь они приступили к операции, к которой часто прибегают в подобных случаях: они растерли лицо проводника снегом, поваляли его по покрытой инеем траве и, чтобы продлить ему удовольствие, засунули ему снега за шиворот.

Эти манипуляции возымели желаемом действие. Аррьеро протрезвел и тут же заявил, что готов к отъезду.

Багаж был скоро навьючен, и караван тронулся в путь, взяв направление на восток, к хребту Анд, с которого открывался вид на Пуну — высокое горное плато, связывающее западную и восточную цепи величественных гор.

Горячие лучи солнца быстро растопили тонкий снежный покров, и температура поднялась до + 25 °C.

Разреженным воздухом дышать было трудно, и колонна медленно продвигалась вперед. Казус все еще не мог приспособиться к здешним атмосферным условиям и, выбиваясь из последних сил, плелся в хвосте каравана. С высунутым языком и повисшим хвостом он жалобно поглядывал на своего хозяина, как бы ожидая от него помощи.

Растаявший снег стекал ручейками, которые, местами пенясь, устремлялись к Чилону. Горы все больше раскрывали перед людьми свои могучие чары, но любоваться ими у людей уже почти не оставалось сил.

Ноги как будто налились свинцом. В голове было ощущение пустоты. Каждый шаг, каждое движение давалось ценою огромного напряжения. Но все трое знали, что чем скорее они перевалят хребет, тем скорее наступит облегчение.

Они уже поднялись на высоту пять тысяч метров и увидели перед собой горный хребет.

Вдруг небо совершенно неожиданно покрылось выплывшими из-за скалистых вершин темными грозовыми тучами. Как видно, Манко Капак все еще хотел напомнить о своем могуществе. Началась характерная для этих мест буря. Чтобы противостоять порывам ветра, животные сбились в кучу, а люди, завернувшись в плащи, укрылись за скалами.