— Для того и шли сюда, — поддакнул Унковский, словно забыв, что это они с Лазаревым упросили Подушкина показать им место гибели «Невы».

На ночлег остановились в полутора милях от злосчастного пролива.

Солнце закатывалось. Недалеко, к юго-востоку, отчётливо видна была чуть присыпанная снегом вершина горы Эчкомб. Поглядев на неё, Подушкин уверенно сказал:

   — День завтра ясный будет.

На ночь поставили на берегу палатку, разложили костёр. Вскоре закипела вода в котелке, сварили уху.

Неподалёку устроили отдельный привал матросы, и рядом с ними расположились табором алеуты, сопровождавшие баркас на пятнадцати байдарках. По словам Подушкина, поблизости находились традиционные места кормёжки морских бобров и, возможно, завтра охотникам-алеутам тоже предстоял азартный денёк.

   — Так как считаешь, Яков Аникеевич, долго ещё мы тут от ничегонеделанья будем маяться? Что Баранов-то думает? Ты к нему как-то ближе, может, слышал что? — спросил Лазарев.

После сытной ухи он как-то размяк, и даже больной для всего экипажа вопрос прозвучал у него с ленцой, благодушно.

   — А что ему теперь держать-то вас? Сельдь прошла, дикие по своим селениям разъехались, бояться вроде нечего. Думаю, пошлёт вас скоро на Уналашку или острова Прибылова. А может, кто знает, и на Сандвичевы — за сандаловым деревом, — обнадёжил Подушкин.

   — Твоими устами да мёд бы пить. Пойдём, Семён, на Сандвичевы? — Лазарев весело посмотрел на Унковского.

   — Да мне хоть к чёрту на рога, — в тон отозвался Унковский, — лишь бы в море да подальше отсюда.

   — Вот так-то вы нас без дела заморили! — Лазарев вновь дразняще посмотрел на Подушкина.

   — Да я-то вас понимаю, — усмехнулся тот.

Ночь выдалась лунная. Лёгкий туман, извиваясь, стлался над водой. И ниже, и выше по течению перекликались утки.

Разговоры в палатке, где расположились флотские офицеры, утихли. Подушкин уже засыпал, когда Лазарев спросил его:

   — А что за человек Хант? Встречался, Яков Аникеевич, с ним?

   — Встречался, — спросонья ответил Подушкин. — Человек как человек. Вёрткий, как истинный купец. Они, американские дельцы, все вёрткие. Для них бизнес первое дело. Да ведь и наш Александр Андреевич тоже не лыком шит, выгоду свою не упустит. А что он о Ханте думает, не знаю.

За стенами палатки назойливо гудели комары. Изредка всплёскивала в воде крупная рыба, а может, и морской зверь. Лазарев уже не думал о том, что открылось им на дне пролива. Мысли его обратились к предстоящей завтра утиной охоте. Как было бы хорошо, если б выдался сухой денёк...

Ново-Архангельск,

апрель 1815 года

Вот уже пять месяцев офицеры и матросы «Суворова» изнывали от безделья. Давно притупились впечатления первых дней, когда, минуя величественные, покрытые снегом горы и маяк, установленный на небольшом острове, судно вошло в прозрачные воды Ситхинского залива и в глубине большой бухты открылись дома, крепостные стены и бастионы селения с возвышающимся на скалистом уступе двухэтажным домом правителя. Вид поросших лесом берегов был дик, неприветлив. Но их прибытия здесь с нетерпением ждали. Радостные улыбки сияли на лицах приплывших на корабль русских промышленников. Они же и сообщили скорбную весть о гибели последнего судна, которое шло сюда из России, — знаменитой «Невы», так много поработавшей на процветание Русской Америки.

Ново-Архангельский рейд, к удивлению команды «Суворова», оказался довольно оживлённым: здесь стояли трёхмачтовый корабль «Открытие», бриг «Мария», шхуна «Чириков».

   — Зачем мы шли сюда, капитан? — шутливо сказал Унковский, когда командир «Суворова» готовился нанести визит главному правителю колоний Александру Андреевичу Баранову. — Похоже, они вполне могли обойтись и без нас.

Ту же мысль и в столь же лёгкой форме Лазарев высказал и главному правителю, когда они встретились в конторе. Баранов едва приметно усмехнулся:

   — Шутить изволите? Что ж, и сам люблю иногда. Шутить легко, когда дела не заботят. А у нас здесь жизнь такая, что часто и не до шуток.

Под испытующим взглядом Баранова Лазарев вдруг почувствовал себя мальчишкой, которого слегка щёлкнули по носу. Он и был мальчишкой по сравнению с хозяином российских американских колоний. Чисто выбритое лицо Баранова, прорезанное от переносицы глубокими морщинами, с твёрдо сжатыми губами, с его привычкой смотреть пристально в глаза собеседнику, словно пытаясь проникнуть в душу, носило отпечаток натуры суровой и властной, привыкшей к безоговорочному подчинению своей воле. Из отрывочных сведений, какие смог получить Лазарев накануне отплытия из Кронштадта, правитель рисовался жёстким, но справедливым, и люди, близко знавшие его, говорили, что человек иного склада и не смог бы удержать в своём повиновении ту пёструю рать из бывалых матросов, ссыльных, отчаянных и беспутных северных промышленников, которые и составляли основное население Русской Америки.

Тогда, при их первой встрече, Баранов посоветовал Лазареву дать пока возможность отдохнуть команде после долгого плавания, с разгрузкой привезённых товаров можно не спешить, успеется, а девятнадцатого ноября он приглашает всех офицеров, штурманов и сопровождающих корабль служащих компании на обед, который устраивается по счастливому совпадению и в честь прибытия корабля, и в честь его, Баранова, дня ангела.

Лазарева, как и бывавших здесь ранее командиров русских кораблей, немало удивил просторный и прекрасно обставленный дом Баранова, который в Ново-Архангельске называли замком, с открывавшимся из окон видом на Ситхинский залив и на лесистые островки посреди него; с богатейшей библиотекой, с картинами русских и западноевропейских живописцев в дорогих золочёных рамах — дар собранных по инициативе покойного Резанова отечественных меценатов; с фортепиано, доставленным в Ново-Архангельск по просьбе Баранова знакомым американским купцом.

   — И кто-то на нём играет? — с сомнением спросил Лазарев.

   — Дочь, Ирина, — не без гордости ответил Баранов. На первом этаже располагался огромный банкетный зал с помостом для музыкантов.

Здесь они и пировали, поражаясь, что на краю земли может быть такое великолепие. Слуги-алеуты едва успевали менять блюда. Рыба — сельдь, палтусы, лососи — и в солёном виде, и подкопчённая, и жареная; мясо диких баранов и — для любителей — медвежатина; овощи, доставленные сюда из форта Росс в Калифорнии; и, само собой, ром, мадера от американских купцов, горячий пунш. В промежутках между здравицами гостей развлекал небольшой оркестр из скрипачей, флейтистов и трубача.

«Так жить можно», — опять пошутил сидевший рядом с Барановым Лазарев. «Мы знавали и худшие времена, — не преминул вновь поучить молодого капитана Баранов, — когда люди мёрли от цинги как мухи и падали от голода. Надо было немало потрудиться, чтобы иметь возможность принимать гостей так, как сейчас».

После банкета, порадовавшего всех истинно русским хлебосольством, начались будни. Почти непрерывно лили дожди, иногда с сильными грозами, и эта унылая погода быстро развеяла радостный энтузиазм, с каким экипаж «Суворова» прибыл к берегам Америки.

Поиски жилья на берегу оказались тщетными. Свободных квартир не было, а тесниться не хотелось. Офицеры «Суворова» предпочли ночевать на корабле.

Разгрузка судна шла через пень колоду, и иногда Лазареву казалось, что Баранов умышленно затягивает её, не выделяя людей.

Однажды, когда уже были починены паруса и переправлен такелаж, Лазарев в очередную встречу с главным правителем заявил, что и он, и его команда не привыкли к бездействию и готовы отправиться в новое плавание — на Кадьяк, в Калифорнию, в любое место, куда потребно компании.

   — Ох и горяч, ох и нетерпелив! — то ли хваля, то ли порицая, сказал Баранов. — А мне пока никуда не потребно. И не думаешь о том, Михаил Петрович, что нельзя меня, старика, покидать так быстро. Истосковался я по новостям из России, не обо всём ещё вас расспросил, и общество ваше очень мне приятно. Зачем же торопишься сбежать? А ежели я тебе надоел, так прямо и скажи. — Баранов усмехнулся с хитрецой и добавил: — На вашу долю плаваний хватит. Время придёт.