— С удовольствием, — не возражал Гагемейстер.

День был безветренным, ясным, лишь несколько лёгких облачков висели в небе недалеко от берега, где виднелись приземистые глинобитные строения испанской крепости.

   — Далеко ли отсюда миссия? — спросил Головнин.

   — Недалече, вёрстах в двенадцати от крепости, — ответил Гагемейстер. — На лошадях рукой подать. Дорога приятная, дубовые леса по склонам холмов, кругом цветы. Иногда встречаются дикие козочки. Сверху весь залив как на ладони. Святые отцы живут здесь недурно — не так, конечно, как в Лиме, где они, не стыдясь молвы, играют по трактирам в карты, дуют вино да тискают простолюдинок. Здесь же они обращают в свою веру индейцев, пойманных в прериях, как дикие лошади, арканом, и заставляют их в поте лица трудиться на своих полях. Что ж не жить на дармовом рабском труде!

   — Ревизуя наши американские колонии, — суховато сказал Головнин, — я убедился, что и в наших селениях отношение к алеутам и другим работающим на компанию природным жителям во многом похоже на отношение к бесправным рабам. На Кадьяке и Алеутских островах мне жаловались на жестокие притеснения, кои испытывают они от местных приказчиков, на то, что их надолго отрывают от семей и заставляют идти в опасные экспедиции, часто приводящие к гибели людей. И такое случается вплоть до наших дней. Кадьякский тоен Наккан жаловался мне, что недавно послали его вместе с единоплеменниками промышлять морских бобров на французском судне. Они ехать по проливам отказались, боясь нападения колошей, но их заверили, что судно пойдёт на необитаемый остров. Обманули! Завезли в место, где проживают колоши, и во время высадки на берег подверглись они огнестрельной атаке, и были убиты из них двадцать один мужчина и три женщины. Когда же вернулись в селение, то компанейские чиновники, дабы ублажить француза, хотели дать на корабль другую группу несчастных алеутов, и неизвестно, какими жертвами завершилась бы новая экспедиция, ежели б не взбунтовались сами французские матросы против своего капитана и не сказали ему, что с них хватит, с алеутами на борту в плавание они более не пойдут.

Гагемейстер слушал Головнина с краской на лице, боясь оторвать глаза от палубы.

   — Погоди-ка, Леонтий, — взглянув на него, сказал Головнин, — да не при твоём ли уже правлении это случилось?

   — Да, это я, — хмуро подтвердил Гагемейстер, — заключил с французом Рокфелем соглашение о совместном промысле. Но в нём было записано обязательство француза: на случай возможной гибели компанейских служащих он должен был уплатить компании по двести талеров за каждого погибшего алеута. За неимением наличной суммы Рокфель обещал вернуть долг грузом пшеницы, которую намерен обменять на свои товары у монахов в Калифорнии.

   — Н-да! — раздражённо сказал Головнин. — Пшеницы у тебя, кажется, и без того хватает, а вот двадцать с лишком служащих компании уже не вернёшь. Да и откуда взялась такая такса — двести талеров за жизнь человека? Я не ожидал, Леонтий, что и ты будешь пользоваться методами, которые скомпрометированы в других колониях. Мне кажется, и для тебя лично, и для того человека, которого ты намерен оставить своим преемником, — я слышал, это зять Баранова Яновский, — будет лучше решительно отказаться от способов деятельности, связанных с гибелью людей. Я собрал достаточно прискорбных фактов и намерен в своей записке на имя императора и в правительственные органы со всей резкостью поставить вопрос о необходимости реформы управления в Российско-Американской компании и о потребности неотложно установить здесь новые, более гуманные отношения со служащими. Прошу иметь это в виду!

   — Можешь поверить мне, Василий Михайлович, я и сам пожалел, что связался с этим французом, — виновато сказал Гагемейстер.

   — Когда ты собираешься окончательно передать дела Яновскому и почему ты решил это сделать?

   — Я чувствую недоверие к себе со стороны промышленников, особенно тех, кого называют здесь старовояжными. Баранов был слишком популярен среди них. У меня есть опасение, что они намерены саботировать те реформы, которые я собирался осуществить. Они видят во мне чужака. К зятю же Баранова у них неплохое отношение. Ему договориться с ними будет легче. Ты же сам знаешь, Василий Михайлович, какой здесь буйный, шальной народ. Ежели они готовили заговор против самого Баранова, то кто поручится, что и мне не избежать подобной судьбы? Скажу тебе откровенно: к этой работе душа у меня не лежит. Я взял на себя обязанности главного правителя временно, следуя данным мне полномочиям, когда увидел, что Баранов по старости лет с делами не справляется. Ты слышал, кстати, какие-либо новости о завершении процесса над заговорщиками, коих я отвёз на «Неве» в Россию?

   — Новости есть, — помолчав, ответил Головнин. — Следствие по их делу было завершено лишь в прошлом году, весной, и незадолго до моего отплытия слушалось в Сенате. Зачинщиков приговорили к различным срокам наказания. Со стороны некоторых высоких правительственных лиц было выражено пожелание к Сенату рассмотреть вопрос и о вине Баранова перед служащими компании. Но Сенат, как я слышал, отклонил подобное требование на том основании, что обвинения против Баранова были выдвинуты изобличёнными в заговоре преступниками, коим закон не дозволяет верить. Тем не менее слушание в Сенате послужило ещё одной причиной организации ревизии американских колоний, для чего я был сюда послан.

   — Вот оно что! — понимающе пробормотал Гагемейстер.

   — Кстати, со мной отправляется в Россию сын Баранова — Антипатр. Я обещал Баранову пристроить сына в Морской корпус. Да и Александр Андреевич согласился после моих уговоров возвратиться в Россию. Так что готовься, Леонтий, что он пойдёт на родину на твоём корабле. Ты думал, каким маршрутом будешь возвращаться обратно?

   — Я бы хотел, — после минутного раздумья ответил Гагемейстер, — заглянуть по пути в Батавию. Это крупный торговый порт. Почему бы не попробовать завязать там торговые связи?

   — Без остановки до Батавии всё же далековато, — с сомнением сказал Головнин.

   — Я планирую по пути туда зайти на остров Кауаи. Подушкин уверил меня, что в зачёт своих долгов тамошний король расплатится с компанией сандаловым деревом. Дерево же можно выгодно продать в Батавии.

   — Это, пожалуй, разумно, — согласился Головнин. Он взглянул на поднявшееся к зениту солнце. — За разговорами время к обеду подошло. Надеюсь, не откажешься оценить кулинарные способности моего повара?

   — Не откажусь, — качнул головой Гагемейстер. — А после обеда прошу ко мне. Продолжим наши беседы на борту «Кутузова».

Ново-Архангельск,

октябрь — ноябрь 1818 года

Наконец многомесячный труд по передаче дел, кропотливому подсчёту доходов и расходов компании за время правления Баранова был завершён. Принятый Хлебниковым капитал составил кругленькую сумму в два с половиной миллиона рублей.

Изучая финансовые итоги деятельности бывшего главного правителя, Кирилл Тимофеевич не уставал поражаться его деловой хватке. И вот теперь решился доверительно спросить кое о чём.

   — Да как же вы, Александр Андреевич, умудрялись выкручиваться, ежели получали из России столь ограниченные средства, всего-то около трёх миллионов рублей за последние двенадцать лет, а купили у англичан и бостонцев за то же время пять кораблей и на много большую сумму необходимых колониям товаров и съестных припасов?

   — Вот так, Кирилл Тимофеевич, и выкручивался, — усмехнулся Баранов. — Всю разницу покрывал за счёт мены товаров на мягкую рухлядь с чужеземными корабельщиками да в Россию на пятнадцать миллионов мехов за то же время отправил. Так и получилось, что, несмотря на потери ценных грузов и кораблей, а было их, к глубокому прискорбию, немало, удалось, как мы с тобой подсчитали, удвоить капиталы компании.

   — А себе-то хоть сумели за эти годы состояние сколотить? — осторожно поинтересовался Хлебников. — Вы уж, извините меня, Александр Андреевич, за праздное любопытство, да только здесь поговаривают, что у вас счета в зарубежных банках имеются на весьма солидную сумму...