― Где ты был все эти три дня? ― требовательно спросил тот, кого я мысленно прозвал «пятнистым».

― Валялся в какой-то яме, ― пробормотал я, лишь через пару мгновения осознав смысл услышанных слов. Значит, меня не было целых три дня, и дикие звери не обглодали костей. Везунчик.

― И как ты там оказался? ― продолжал воин свой допрос.

― Не помню, ― ответил я расплывчато. ― Я вообще-то был ранен, помнишь? Думаешь, в таком состоянии я мог уйти так далеко, чтобы меня не нашли?

Неистово изображая обиду и поруганные чувства, я скрестил на груди руки.

― И что с раной? ― спросил кто-то с другого конца стола.

― Успела затянуться. Может грязь в которой лежал, оказалась целебной.

― И вы верите этой чепухе, принц? ― поразился третий солдат.

Красный рыцарь поднялся, громко отодвигая стул:

― Я думаю, с нас хватит этих разговоров. Вас Ха.

Я тоже встал. Мы направились к выходу. Краем уха я уловил чужое бормотание: «из-за этого коротышки повесили жителей деревни, а ему хоть бы хны». Из―за этого коротышки? Из-за меня что ли?

Шагнув на улицу, я остановился, снова повернувшись к мирно покачивающимся трупам. Чьи-то отцы, сыновья, братья? Мне не стоило жалеть их, но эти люди не были воинами и погибли не в честном бою.

― Тебя тревожат повешенные? ― поинтересовался принц, заметив мою оторопь.

― За что их казнили?

― За покушение на убийство солдата императорской армии, ― слова красного рыцаря звучали подобно стали и больно резанули по моему сердцу.

Я не знал, как определялась вина тех, кто не мог быть виновными, но доведись мне признаться в содеянном, это бы ничего не изменило, не вернуло мертвецов к жизни. И я отвернулся, более ничего не спросив.

По причине разбирательства, связанного с моим внезапным исчезновением, отряд красного рыцаря застрял в деревне на несколько дней и нескромно уничтожал чужие припасы. Но стоило пропавшему вернуться, как все стали собирать вещи и седлать коней. Один нашёлся и для меня. Неуверенность и страх перед верховой ездой смешались с решимостью не ударить в грязь лицом, и я кое-как забрался на скакуна, усевшись, сжал поводья.

Дав команду лошадям, члены отряда один за одним выезжали на просёлочную дорогу. За их уходом наблюдали жители деревни, прилипшие к окнам, но не осмеливались выходить наружу и не позволяли этого своим детям. Я оказался последним, неуверенно дёрнув поводья, скомандовал:

― Но!

Конь сдвинулся и поскакал вперёд. Я уже ездил верхом вместе с Димбо и стал вспоминать, как объездчица управлялась с Золоткой. Нужно сказать, что отношения с лошадкой у них были очень доверительные, и Димбо не приходилось постоянно надрывать глотку, потому что Золотка реагировала на одни лишь мимолётные движения её тела. Тогда я не задумался об этом, но теперь подобная связь между наездницей и лошадью показалась поразительной. Мой конь неохотно реагировал на простейшие команды, и не сразу перешёл на галоп, в итоге вынудив меня плестись в хвосте отряда.

По дороге размышлял, волновалась ли о моём отсутствии Адигора, и что она успела себе напридумывать относительно меня. Искала ли стражница мой хладный труп на поле боя? Оплакивала ли возможную смерть? Столь, казалось бы, мрачные думы поднимали настроение, когда я представлял искреннюю скорбь и потерянность Адигоры, вдруг осознавшей сколь много я для неё значил. И безграничное сожаление, отпечатавшееся на бледном лице от мысли, что больше ничего не вернуть и не исправить.

В итоге я был уверен, что моё появление живым и здоровым произведёт фурор, и гордо восседал на коне, как и положено герою, столь долгожданному кем-то любимым.

Мы въезжали в Аризель через главные ворота, город был огорожен довольно высокой стеной. Жители, завидев всадников, опускали головы, прикладывая к груди ладони. Было ясно, кому они кланялись. Но красный рыцарь не удостаивал обывателей ни взглядом, ни скупой улыбкой.

Спешиваясь и оставляя коня, с которым мы так и не поладили, я ощутил, что буквально валюсь с ног от усталости. Хотя может объятия встревоженной Адигоры смогут напитать силами это, измученное ранениями и выздоровлением, тело?

― Зайди к военному лекарю, ― велел мне принц, вручая коня конюшему.

― Но...

Он поднял брови:

― Хочешь, чтобы я лично тебя проводил?

― Как прикажете, ― промямлил я, точно зная, что мой красный надзиратель наверняка проверит выполнение своего приказа. И почему просто не оставить в покое коротышку «островитянина»? Некоторые люди не способны смириться даже с малейшим неподчинением, а моя душа была слишком непокорна, чтобы не противиться навязанной службе кому бы то ни было.

Конюшни располагались не в армейском районе, и мне предстояло миновать несколько улиц, чтобы добраться до военного лекаря и до постели. Солнце садилось, и пока я шагал, насыщенно-оранжевый закат стал кроваво-красным. Это случилось за одно моргание, а в природе такого не бывает. Воздух заполнился вязким и металлическим запахом, возвратившим меня обратно на поле боя.

Я остановился, обернувшись, и увидел ровный ряд людей, облачённых в алые балахоны, держащих в руках металлические чаши. Шествие возглавлял праведник Шин ― друг красного рыцаря. Через каждые десять шагов церковники останавливались, к чашам подходили люди. Но я видел одни только спины и не мог точно сказать, что они делали, но предположил, что пили содержимое чаш.

Широкая дорога без ответвлений и проулков, мне было некуда деваться, и шествие должно было пройти как раз рядом. Конечно, можно прибавить ходу, но я слишком устал, чтобы напрягаться, да и не стоило оно того.

Когда церковники уже начали дышать в затылок, я расслышал негромкое заунывное пение. Они старательно тянули каждое слово, делая его длиннее раза в три. Пели все кроме праведника, но настолько ладно, что мерещился всего один чёткий голос.

― Бо-о-о-огу сво-о-о-оему во-о-о-о-споём мы сла-а-а-аву. Все-е-е-видя-аще-е-ее о-о-око его-о-о да-а-а не со-о-омкнё-о-от ве-е-ека-а.

Как и ожидалось, шествие замерло в паре шагов от меня. Их ход освещался огнями фонарей, прикреплённых к палкам, которые несли мальчики лет двенадцати на вид. На улицу высыпали жители и стали по очереди склоняться над чашами. Я повернул голову, чтобы понаблюдать, и примёрз к тому месту, на котором стоял. Мужчины вовсе не пили из чаш, они пускали себе кровь, протыкая кончики пальцев и выдавливая капли в металлические сосуды. После праведник макал украшенный перстнем палец в чашу и оставлял кровавое пятно на лбу верующего, возвращающегося к себе домой в благоговении.

― Хотите и вы освятить свою жизнь Оком Господнем? ― поинтересовался праведник Шин приподнятым и неожиданно учтивым тоном у меня, не сразу заметившего его вставшего рядом, слишком уж глаза оказались заняты рассматриванием содержимого чаш. Так много крови...

― И что же это значит? ― поинтересовался я вежливо.

― Бог станет присматривать за вами и освятит дальнейший путь, награждая за праведность и наказывая за дурные поступки. Он направит и охранит вас.

Пока Шин разглагольствовал, собралась толпа любопытствующих, выжидательно наблюдающих, как отнесётся варвар-островитянин к их вере. Потому я постарался немного урезонить свой характер, чтобы не вызвать излишнюю враждебность и не задеть чужие чувства. Обычно чувства верующих самые нежные из всех и легко ранятся.

― Значит мне нужно лишь отдать пару капель вашему Богу, чтобы мой путь осветился его оком?

― Нашему Богу, ― возразил праведник Шин. ― Бог един для всех, даже если вы отрицаете его.

Я пролил достаточно крови на поле боя, потому от пары капель вряд ли из тела много убудет. Но мне стало действительно любопытно, что произойдёт, и существует ли их пресловутый Бог, или всё лишь выдумки безумных фанатиков. Я приблизился к чаше на глазах у искренне поражённого праведника, чьё каменное лицо вдруг смягчилось.

Взяв кинжал из протянутой руки одного из мальчишек, я проткнул палец и выдавил пару капель в сосуд. Они стекали, казалось, целую вечность, а когда всё-таки коснулись алой глади, содержимое чаши свернулось. Алый цветок заката за спинами церковников порвался ровно посередине, а сквозь дыру просвечивало оранжевое солнце. Моя кровь, освящённая ведьмовским колдовством, столкнулась с чем-то ей противным. И чаша предо мной была не просто чашей.