Гагели велел ему сесть и, приняв все меры предосторожности, вступил с ним в беседу.

— Мне было велено следить за вами, и я уверил начальника в вашей полной готовности служить союзу, — начал он по-иверийски, дрожа от волнения и боязни за свое рискованное признание. — Умоляю вас, не выдавайте меня приору! От вас зависит моя жизнь или смерть!

Он передохнул и, несколько успокоившись, тихо продолжал:

— Бойтесь навлекать на себя подозрение! Не оставайтесь в Палестине, где всюду рыщут их последователи и никому не дают покоя.

И он рассказал, как исмаэлиты похищали неопытных людей, обольщали их всякими посулами и соблазнами, затем спаивали наркотическим напитком, известным под названием гашиш. В одурманенном состоянии их переносили в роскошный сад, устроенный в долине, где они предавались самым разнообразным и утонченным наслаждениям, какие только можно представить себе, будучи на земле. Очнувшись от опьянения, одурманенные юноши полагали, что они побывали в раю, и с радостью бросались выполнять самые опасные, грозившие смертью поручения, воодушевленные обманчивой надеждой на вечное блаженство.

— То же самое они хотели сделать с вами, — закончил он свое повествование. — Мне было поручено опоить вас гашишем, но я вам дал четверть того, что полагалось, и вы сохранили присутствие духа, ясный рассудок для беседы с приором. Хитрость моя осталась необнаруженной. Теперь моя жизнь в ваших руках, от вас я жду своего спасения!

— Скажи нам, кто ты и чем мы можем помочь тебе? — спросил Гагели, проникаясь невольным сочувствием к несчастному соотечественнику.

— Я не могу открыть вам своего имени, так как связан смертной клятвой, которую не могу нарушить, пока нахожусь в их обиталище. Если вы желаете мне добра, то не пытайтесь узнать, кто я такой. Бог помог мне сохранить неповрежденным мой разум и послал мне избавителей в вашем лице, если вы не откажетесь исполнить мою просьбу.

— Говори, в чем ты нуждаешься, и мы исполним твою просьбу, если исполнение ее окажется в силах человеческих, — ответил Гагели и с любопытством, смешанным с удивлением, всматривался в измученное лицо служителя ярко блестевшими темными глазами, выражавшими крайнюю степень решимости и отчаяния.

Он наклонился к Гагели и сказал совсем тихо, так что Мелхиседек, сидевший рядом, еле расслышал его слова:

— На Черной горе, близ Антиохии, есть иверский монастырь во имя Богородицы. Там скрывается князь Липарит Орбелиани, который бежал из Иверии от царского гнева. Найдите его и поведайте ему обо всем, что видели и слышали от меня. От него вы узнаете, кто я такой, почему меня постигла эта ужасная участь. Он один может спасти меня и вырвать из сего страшного плена! Исполните мою просьбу и примите от меня вечную благодарность!

Он низко поклонился им и мгновенно исчез, видимо, боясь затягивать опасное свидание, которое могло грозить всем самыми печальными и неотвратимыми последствиями.

— Кто мог предвидеть, что здесь, в недрах этой страшной секты, мы найдем следы Липарита Орбелиани? — воскликнул Гагели, едва придя в себя от неожиданного сообщения, сделанного иверийцем. — Клянусь святым Георгием, само провидение сжалилось над нами и ведет нас к раскрытию истины, долгие годы сокрытой от всех во мраке лжи и неведения!

— Бог, как видно, указывает Вам путь и место, где Вы можете спокойно ждать нашего возвращения с царевичем, — поучительно прибавил Мелхиседек, сильно обрадованный и удивленный благополучным разрешением вопроса, над которым они долго и мучительно думали. — Неоднократно я бывал в монастыре с дарами и золотом от нашей милостивой царицы. Хорошо знаю место и тамошних людей, и они Вас укроют на случай беды.

Они провели остаток ночи без сна, с волнением ожидая рассвета, который должен был принести им желанную свободу и надежду на скорое свидание с Сосланом. Гагели весь был охвачен страстным нетерпением скорей ехать в Антиохию, чтобы найти Орбелиани и от него что-либо узнать о судьбе погибшего царевича Демны. Мелхиседек же не мог оторваться мыслью от дьявольской секты, которая хитростью и соблазнами завлекала и губила людей, превращая их в убийц и насильников.

Было еще совсем темно, когда к ним тайно проник ивериец и сообщил:

— Сегодня ночью к приору прибыл гонец от Мурзуфла. Насколько я выяснил, это наш соотечественник. Нельзя ждать от него ничего доброго. Бог да сохранит вас! — он, как всегда, неслышно исчез, повергнув Гагели с Мелхиседеком в невыразимое беспокойство.

На утренней заре они покинули неприступный замок, снабженные отличными конями, вооружением и подарками, в сопровождении двух федави, которые должны были проводить их до Триполи, откуда легче всего можно было уехать из Палестины. В Триполи, освободившись, наконец, от молчаливых, но неотступных наблюдателей, Гагели сел на первый же отходящий корабль и отплыл в Антиохию, а Мелхиседек в тот же вечер на одном из франкских судов направился в Акру, где надеялся найти царевича со слугами.

С того времени, как Юрий побывал в Исани, с ним произошла необыкновенная перемена. Пылкий, порывистый по натуре, открытый и общительный, теперь он сделался замкнутым, до крайности сдержанным, холодным и требовательным к людям. Если раньше им владела неограниченная стихия чувств, толкавшая на необдуманные и рискованные по своим последствиям поступки, то теперь, напротив, вся душевная жизнь его была подчинена рассудку, каждое действие вытекало из строгого расчета и клонилось к одной определенной цели: так управлять государством, чтобы прочно обосноваться в Иверии при всех неудачах своей бурной жизни, сделаться необходимым для царицы и вынудить ее рано или поздно царствовать с ним совместно. Теперь Юрий, сохраняя ясность ума и трезвость чувств, с сожалением оглядывался на прошлое, каялся в совершенных ошибках и тревожно заглядывал в будущее. Юрий прекрасно понимал, что, будучи чужеземцем, возведенным на царство, благодаря интригам царедворцев, он может легко подвергнуться изгнанию и вынужден будет вновь искать себе пристанища в чужих странах. Мысль о том, что он вернется к состоянию, в котором был до прихода в Иверию, приводила его в полное отчаяние.

Юрий никак не хотел покидать Иверию, которая стала для него второй родиной. Здесь его удерживала не только безумная любовь к царице, но и общий строй жизни в Иверии, рыцарские нравы, расцвет науки и искусства. Особенно привлекали его широта умственного кругозора, возвышенные понятия о любви, о доблести и геройстве — все это имело необычайную ценность для Юрия, и он ни за что не хотел бы с этим расстаться. Он более всего желал сейчас вершить дела, полезные для государства, и быть рядом с царицей, хотя бы и с отвергнутой любовью. Придя к такому решению, Юрий резко изменил весь образ жизни, уже не обольщаясь никакими надеждами на улучшение своего положения.

Он поселился со своими дружинниками в небольшом крепостном здании на горе, напротив Метехского замка, преднамеренно отказавшись от всякой роскоши, и жил в простой и бедной обстановке, подобно той, какая была у него, когда он находился у кипчаков. Здесь он обрел спокойствие, проводя время в труде по устройству государства, чиня суд и расправу над обидчиками. Памятуя слово своего прадеда Мономаха, что вернейшее средство утвердить порядок и тишину в стране — это быть грозным для внешних и внутренних врагов, Юрий последовал этому правилу. Прежде всего, к удовольствию царицы, он отстранил Микеля от государственных дел и отменил все его распоряжения. Затем он прогнал из столицы всех сторонников Абуласана, особенно тех владетельных князей и именитых вельмож, которые по богатству и древности рода соперничали с царями и боролись против Давида Сослана. Не колеблясь, он разослал их по окраинам, лишив многих преимуществ и привилегий, коими они привыкли пользоваться при царице, и, главное, не разрешил им держать ополчение.

Вместе с остальными князьями он отправил в изгнание Варданидзе и Джакели, когда-то приезжавших приглашать его на царство, и на некоторое время очистил столицу от смутянов. Его крутая расправа с князьями произвела раскол в иверском обществе. В столице началось сильное волнение. Царь жил и правил самостоятельно, ни с кем не считаясь, издавал приказы, неуклонно следил за их выполнением и жестоко наказывал тех, кто не подчинялся его распоряжениям. Суровая жизнь Юрия, подходящая больше для затворника, чем для царя обширного и богатого царства, вызвала большие нарекания среди придворных, привыкших к пышной и привольной жизни.