— Охотно исполню твою просьбу! — живо ответил Сослан. — Передай королю Ричарду, что он может спокойно идти на приступ. С божьей помощью, я один справлюсь с врагами, если только не подоспеет Саладин со своими войсками, Скажи мне, что знаешь ты о Саладине? И действительно ли он мудр и великодушен, что вызывает удивление даже среди своих противников?

Лицо рыцаря расцвело самой приятной и привлекательной улыбкой.

— Кто может сравниться с этим героем? — с искренним чувством произнес рыцарь. — Он своим благородством и доблестью превзошел всех рыцарей и заслуживает самого глубокого почтения и уважения! Признаюсь вам в том, что у меня лежит на сердце, но чего я никому не открывал. Если бы Саладин принял христианскую веру, то он был бы величайшим и лучшим государем на Востоке, но сейчас он является нашим злейшим врагом, и мы должны с ним сражаться, чтобы вырвать из его рук крепость Ислама, какой по его воле стала Акра!

— Правду ли болтают злые языки здесь, что Конрад Монферратский из зависти к королю Ричарду хочет вступить в переговоры с Саладином и даже обещал уступить ему Акру?

Неосторожное замечание Сослана возымело совершенно неожиданное действие на рыцаря. Он вскочил со своего ложа и в припадке сильнейшего гнева крикнул:

— Сей вероломный поплатится головой за свою измену! У короля Ричарда не дрогнет рука расправиться с изменником! Хорошо, что вы принесли мне это известие.

Он в ярости, как лев, ходил по своей палатке и повторял про себя на чужом для них языке какие-то отрывистые и гневные восклицания.

Сослан с удивлением взирал на него, не понимая причины его гнева, а Гагели тщетно старался уловить, о чем он говорит, и не понял ни одного слова.

Рыцарь мгновенно забыл про своих гостей и сразу потерял интерес к беседе. Теперь его мысли были сосредоточены на принятии каких-то срочных и весьма важных решений. Он, усталый от гнева, возлег на свое ложе и впал в мрачное раздумье.

Гагели сделал тайный знак Сослану, показывая, что самое лучшее для них — немедленно удалиться отсюда, чтобы не раздражать рыцаря своим присутствием.

— Приношу тебе благодарность за гостеприимство, но я хотел бы знать имя рыцаря, встреча с которым у меня навсегда останется в памяти, — любезно спросил Сослан, поняв намек Гагели, и поднялся. — Твое имя будет славным среди народов, я хочу унести его с собою.

— Мое имя? — с заминкой спросил рыцарь и, немного помолчав, с прежним лукавым добродушием промолвил: — Герцог Гвиенский. «Рыцарь тростника». А ваши имена, доблестные рыцари?

— Мы подданные иверской царицы Тамары. Я именуюсь Давидом Сосланом, витязь мира. Мой друг — Гагели.

— Рыцарь хромой ноги, — добавил Гагели, и улыбка опять появилась на лице рыцаря. Он велел невольнику проводить их, и после ухода гостей долго ходил по своему шатру и, видимо, никак не мог успокоиться.

По дороге они встретили Мелхиседека, который беспокоился их долгим отсутствием, и сообщил, что купил пару арабских лошадей за весьма высокую цену. — Но люди говорят, — прибавил он, — что ведут они свой род от кобыл самого царя Соломона.

— От кого бы ни вели свой род, — воскликнул Сослан, — хорошо, что у нас, наконец, есть кони! Нет коня — нет жизни. Есть конь — есть рыцарь!

Они вернулись домой утомленные, но возбужденные радостным известием Мелхиседека. Оставшись наедине, Гагели сказал:

— Мы вышли из большой беды. И сейчас еще не могу избавиться от страха, который внушил мне герцог Гвиенский. Я бы никогда не доверился этому человеку.

— Это неустрашимый рыцарь, и я очень рад, что свел с ним знакомство. Напрасно ты недоволен. Через него я получу доступ к самому Ричарду!

Не хотел бы я видеться с королем Ричардом, раз у него такие свирепые слуги, — пробурчал Гагели. — Пока он еще ничего не сделал для нас, а дал поручение, которое грозит большими неприятностями и для жизни, и для нашего дела.

В другое время Сослан обратил бы серьезное внимание на предупреждение своего друга. А сейчас, напротив, поручение герцога Гвиенского подогревало воинственный жар Сослана и звало его к подвигам и воинским состязаниям на поле брани. Он заснул крепким сном, не думая больше ни о делах, ни об опасностях.

Только Гагели долго не мог заснуть, размышляя о грубых и жестоких нравах, царивших в лагере крестоносцев, о герцоге Гвиенском и особенно о том, почему тот впал в такую мрачную меланхолию при известии о Конраде Монферратском и его предполагаемых переговорах с Саладином.

Наконец-то, кончилось проклятое затишье! — как-то, вернувшись в шатер, сообщил Гагели. — Все войска пришли в движение. Сегодня на рассвете Саладин проник в Акру и своим присутствием воодушевил защитников крепости. С утра оттуда доносятся крики: «Ислам! Ислам!»

— Ужели близится наше освобождение? — обрадовался Сослан. — Сколько времени мы находимся в ожидании, кругом царит уныние, а герцог Гвиенский не дает о себе знать!

Вероятно, он занят ссорами и раздорами, как и его патрон! Но Саладин прекратил их распри своей победой. Слышно, что он уже отогнал войска франков и назначил вождем в Акру своего сподвижника, самого неукротимого из всех эмиров — Каракуша. Галилейские пути усеяны мусульманскими ратниками, которые подходят из Дамаска. Кругом говорят, что ожидаются решительные сражения.

— Первый раз ты принес мне благоприятные вести. С какой бы радостью я пустился на своем славном коне в битву с сарацинами и добился бы решительной победы!

— Боюсь, что герцог Гвиенский направил наши мысли на ложный путь, — покачал головой Гагели, — не пристало нам, посланникам царицы, пускаться в битву с сарацинами против ее воли. Не для этого мы приехали с Вами в Палестину!

— А нам теперь что делать? Не можем мы, христианские рыцари, стоять и смотреть, как бьют наших братьев по вере? За это я отдам ответ богу.

— А что Вы скажете Саладину, сражаясь против него? — спросил Гагели, испытывая то же чувство, что и Сослан: желание сразиться с неверными. — Как мы явимся к нему и что скажем, имея поручение от царицы?

— Скажи мне лучше, — перебил его Сослан, — где короли и что о них слышно?

— Слышно, что Саладин их вылечил своим лекарством и прохладительными напитками. Своей добротой и любезностью он так пленил обоих монархов, что Ричард даже потерял охоту с ним сражаться. Но теперь, когда они выздоровели, Саладин решил положить конец затянувшейся осаде и изгнать крестоносцев из их стана.

Сведения, принесенные Гагели, скоро подтвердились: к вечеру того же дня под Акрой разгорелась жаркая битва. Полчища франков понеслись к станам крепости с быстротой потока. Воины взбирались на стены, подобно диким козам, вскакивающим на крутые скалы, в то время, как сарацины заливали их оттуда кипящим маслом и лавой свинца, не допуская никого к твердыням крепости. Многих витязей пожрал огонь, другие пали жертвой меча и рукопашных схваток на стенах башен, но пролитая кровь не была возмещена победой.

В следующие дни крестоносцы двинули к крепости три осадных башни, высотой в несколько этажей, где помещались метательные машины, тараны, и несколько военных отрядов. Вслед за ними лавиной устремились франки, надеясь этим неожиданным и сокрушительным нападением преодолеть сопротивление сарацин. Но осажденные подожгли башни, воины едва выбрались оттуда, спасаясь от лавы раскаленного песка, который сыпали на них со стен крепости.

Непрерывные битвы, потери, всевозможные препятствия и трудности изменили жизнь лагеря. Все думали только о скорейшем взятии крепости. Разнеслись слухи, что Каракуш заявил, что они будут защищать Аккон, как лев защищает пещеру свою, и что легионы европейцев лягут на Акрской равнине.

В эти тяжелые дни Сослан нетерпеливо ждал известий о взятии Акры крестоносцами, так как это являлось для него сейчас единственным спасением. Он больше не горел желанием сразиться с сарацинами и быть в рядах противников Саладина. Слова Гагели глубоко запали в его сердце, и он со всей ясностью понимал теперь всю необычность и действенность своего положения. Желание у него было только одно: любой ценой вырваться из лагеря крестоносцев и поехать с письмом Тамары к Саладину. Но впереди его ждали большие испытания.