— Вам ведомо царь, — начала просто Астар, — что Гузан обманом заманил меня в Метехи и запер в башне. Но бог, видимо, желая наказать его, отнял разум. Он не подумал, что наша повелительница, горя нетерпением получить весть от царевича Сослана, не останется равнодушной к моему долгому отсутствию и, заподозрив недоброе, отправит на мои поиски кого-либо из своих верных слуг. Не найдя меня во дворце и узнав с достоверностью, что никакого вестника от царевича Сослана не было и никто ничего не слышал о нем, Гамрекели доложил царице обо всем случившемся. Наша повелительница выехала в Метехи, приказав немедленно осмотреть все помещения и найти виновников. Один из слуг раскаялся в преступлении, указав на башню, и меня выпустили на свободу. Желая постигнуть причину, побудившую Гузана к совершению сего неслыханного бесчинства, царица распорядилась, чтобы я вернулась в Исани и пробыла здесь ночь, надеясь узнать, кому нужно было удалить меня из дворца и разлучить с моей повелительницей.

Астар замолкла, с волнением ожидая нового приступа бешенства со стороны Юрия, но он слушал молчаливо, хотя каждое ее слово вонзалось, как раскаленная стрела, в его сердце. Затем он весь содрогнулся, поднялся со скамьи и дрожащим голосом произнес:

— Зачем скрылась царица? Кого она убоялась? Разве забыла она, что церковь избрала меня быть ее мужем? Зачем она обрекла меня на бесчестье?! Скажи царице, напрасно она устрашилась меня, как некоего изверга. Ни искать свидания с нею, ни домогаться ее любви я больше не стану. Придет час, — он поднял руку, — она сама позовет меня к себе!

Он повернулся и с неузнаваемо изменившимся лицом, на котором как бы запечатлелись, застыв, все пережитые им за эту ночь душевные страдания, медленно направился к выходу, не видя и не замечая ничего вокруг себя.

Астар, относившаяся до сих пор с явным недружелюбием к русскому князю, считая его виновником всех несчастий царицы, вдруг преисполнилась чувством неудержимого раскаяния и залилась горькими слезами. Не помня себя, она догнала Юрия, схватилась за край его одежды и, плача, воскликнула:

— Простите меня, убогую, если своим неразумным усердием причинила Вам горе. Не гневайтесь на царицу! Не Вас, а себя она устрашилась. Она никогда не оставит Вас своей милостью!

Раскаяние Астар, ее слезы и неожиданное признание в другое время не прошли бы бесследно для Юрия, но сейчас все чувства в нем были убиты. Ни сердце, ни разум ни на что больше не откликались, и он безучастно смотрел на верную рабыню Тамары.

— Бог простит тебя! — еле слышно вымолвил он. — Передай царице мои последние слова. Нет у меня вины перед нею, ни перед божественным законом, а ее вина велика предо мною! — И с этими тихими, поразившими Астар словами он вышел, охладев ко всему, что еще недавно доводило его до безумия, не имея в сердце больше ничего, кроме жгучей обиды.

Сослан после долгих напрасных поисков Гагели в Дамаске, пользуясь наступившим перемирием между франками и Саладином, вернулся в стан крестоносцев, где ждали его слуги, сохранившие в неприкосновенности порученное им золото и оставшиеся драгоценности. К огорчению своему, он не нашел здесь Мелхиседека, а старший из слуг, Тимофей, подробно рассказал ему о внезапном ночном отъезде Гагели в Дамаск с двумя франкскими рыцарями. Узнав, что, уезжая с Мелхиседеком, Гагели захватил с собой драгоценный ларец, очевидно, для выкупа его у султана, Сослан вначале подумал, что его друзья сделались жертвой разбойников в Дамаске, которые могли подстеречь их, убить или взять в плен и завладеть драгоценностями. К сожалению, никто из слуг в ночной темноте не видел франков. Они положились на опытность Мелхиседека, который поклялся, что он не вернется назад без своего повелителя. Не имея возможности найти спутников Гагели, бывших единственными свидетелями его таинственного исчезновения в Дамаске, Сослан был вынужден томиться в бездействии под Акрой, ожидая случая вновь поехать в Дамаск и там возобновить поиски. Он твердо решил не уезжать из Палестины до тех пор, пока не вскроет истины: были они похищены греками или ограблены и убиты разбойниками. Внутренне Давид был уверен, что греки были причастны к исчезновению Гагели, которого вместе с Мелхиседеком могли отправить в Константинополь. Эта мысль давала ему надежду, что любимые друзья живы, и он цеплялся за нее, так как мог, вернувшись в Иверию, тем или иным способом освободить их из плена. Его скорбь и томление усиливались еще тем обстоятельством, что Саладин подписал крайне невыгодный для себя договор с Ричардом и Филиппом, обязуясь уплатить им двести тысяч динаров и возвратить древо креста, уже давно требуемое от него крестоносцами. Этот договор полностью уничтожал все планы и надежды Сослана и вновь возвращал его в то печальное положение, в котором он находился до встречи с Саладином.

В Акре, самом богатом торговом городе Сирийского побережья, было собрано неисчислимое количество всевозможных товаров. Филипп и Ричард поделили между собою богатую добычу, ткани, ковры, военные запасы и остальные богатства города, к великому неудовольствию рыцарей. Филипп выказал в своих действиях мягкость и умеренность, но зато Ричард воспользовался победой без всякого стеснения. Между королями возникли сильные разногласия. Ричард пожелал войти в непосредственные отношения с Саладином, но по своему капризному нраву постоянно менял принятые им решения. Он все время создавал затруднения для Филиппа, который стремился скорей покинуть Палестину, понимая, что крестовый поход больше не представлял почетного поприща славы. Эти раздоры являлись единственной отрадой для Сослана, так как он полагал, что короли окончательно перессорятся между собою, оспаривая жребий, кому должен достаться главный трофей победы — святой крест. Зная их нравы, Саладин яри своей проницательности мог в любой момент отказаться от выполнения взятого на себя обязательства и внезапно напасть на крестоносцев. Подобные предложения и расчеты заставляли Сослана сидеть в Акре и выжидать действия Саладина, который не примирился с падением цитадели исламизма и втайне готовился нанести решительный удар крестоносцам. Колеблясь между надеждой и отчаянием, Сослан печально отсчитывал дни, смутно ожидая перемен, которые могли бы отразиться на его жизни и вновь столкнуть его с Саладином.

Желая разузнать про Гагели, Сослан прежде всего вспомнил о герцоге Гвиенском, который только один мог помочь его другу выехать в Дамаск вместе с франкскими рыцарями. Кроме того, Сослан хотел узнать намерения королей, про их отношение к мирному договору, но, несмотря на все старания, он нигде не мог найти герцога Гвиенского. Никто не знал, под чьими знаменами он сражался, никто даже не слыхал этого имени.

Сослан был очень удивлен непонятным исчезновением такого храброго витязя, который как будто для того и попался ему на пути, чтобы подвергнуть жестокому испытанию и лишить навсегда верных и преданных друзей.

Однажды вечером, когда на душе у него было особенно грустно, он сидел у входа в свой шатер и смотрел, как направлялись к Акре в боевом порядке войска франков. Вначале проследовала колесница, на которой возвышалась башня с водруженным на ней знаменем креста и белой хоругвью; затем проехали тамплиеры в белых льняных плащах с ярко-красными крестами на левых плечах; за тамплиерами мрачной вереницей ехали иоанниты в черных плащах с белыми крестами: за ними двигались тевтонские рыцари также в белых плащах, но с черными крестами на плечах, наконец, показалась конница Филиппа со сверкавшими на солнце доспехами, щитами, на коих были вырезаны гербы франкских рыцарей, украшенные бляхами. Все это блистательное воинство, как бы щеголяя своими уборами, могучими конями, сбруей и оруженосцами, медленно двигалось к Акре. Сослан с интересом рассматривал вооружение западных рыцарей, уделяя особенное внимание латам, покрытым кожею, какие не поддавались стрелам и стойко отражали удары мечей, позволяя воинам долго оставаться на поле брани. Внезапно он как бы получил сильный толчок в сердце, вскочил и, схватив меч, бросился вперед, но тотчас же вернулся обратно, велел оседлать коня и стремглав помчался за французской конницей.