Среди проехавших французских рыцарей он узнал всадника, которого видел вместе с Гагели в Дамаске, когда был в плену у Саладина, и загорелся желанием скорее догнать его и расспросить про своего исчезнувшего друга. Совсем не думая о последствиях принятого им в горячности решения, он был охвачен одним только неудержимым стремлением настигнуть отряд конницы, где ехал неизвестный рыцарь, и мчался вперед на своем коне, не замечая небольшой группы лиц, пристально следивших за всеми его действиями. Особенное внимание к нему проявлял один всадник, одетый в длинную мантию, опущенную горностаем, на щите которого ярко выделялись три лилии. Он не мог скрыть изумления, смешанного с живейшим участием, подозвав к себе одного из ехавших с ним спутников, тихо высказал ему свое предположение и приказал немедленно следовать за витязем, которого он видел при осаде Акры.

Невиль — так звали рыцаря — отделился от них и поскакал за Сосланом, но, приблизившись к нему, он поехал вблизи, не желая вызвать у него подозрений. Точно выполняя приказание своего властелина, он зорко следил за каждым движением чужестранца, но делал это так деликатно, что остался незамеченным среди всадников, представляя событиям развиваться свободно, без его влияния.

Между тем Сослан, поравнявшись с лошадью Рауля, еле сдерживал волнение и негромко, но очень отчетливо произнес, обращаясь к нему:

— Доблестный рыцарь! Остановитесь на минутку! Я вас видел в Дамаске с моим другом, иверским рыцарем Гагели. Где бы нам встретиться, чтобы поговорить о его судьбе?

Обращение Сослана не заключало в себе ничего непристойного и оскорбительного и вполне соответствовало обычаям того времени, но Рауль гневно вспыхнул при упоминании имени Гагели и, обернувшись, хотел резко ответить Сослану. Но в тот же момент черты его лица исказились страхом, как будто он увидел нечто такое для него жуткое и непостижимое, чего никогда не ожидал увидеть в жизни. Он растерялся, в смущении остановил коня и, прикованный, взирал на могучего всадника, меряясь с ним силой и готовясь к поединку. Но он не успел выразить своих чувств, как возле них внезапно очутился другой рыцарь, который слышал обращение Сослана, видел замешательство Рауля и свирепо крикнул:

— Здесь не место для подобных разговоров, чужестранец! Разве ты не видишь, что въехал в конницу короля Филиппа-Августа? Посторонись, если ты не хочешь попробовать моего копья!

Сослан вспыхнул от ярости; еще мгновение и он взмахнул бы своим мечом, вопреки благоразумию и осторожности, и началась бы ужасная сеча, в которой он один, противостоявший королевской свите, несомненно, поплатился бы жизнью. Чья-то властная и твердая рука вовремя остановила удар, неизбежно грозивший ему гибелью.

Именем его величества короля Французского Филиппа-Августа прошу тебя, неизвестный рыцарь, немедленно следовать за мною, — произнес всадник, и его слова в одинаковой степени взволновали всех троих участников этого столкновения. Рауль быстро переглянулся с Густавом, как бы упрекая его за излишнюю резкость, но Густав хлыстом тронул его коня, пришпорил своего, и они в одно мгновение врезались в конницу и исчезли. Сослан, полный гнева и отчаяния, готов был бросить своего нежданного избавителя и гнаться за ними, но опасение, что из-за своей горячности он может вновь лишиться свободы, на этот раз сделало его спокойным и рассудительным. Он продолжительным взглядом посмотрел вслед умчавшимся рыцарям, как бы стремясь запечатлеть в памяти их внешний облик, и затем обернулся к Невилю.

— Я готов следовать за тобою, — сказал он с достоинством. — Но прошу тебя об одном одолжении: мне необходимо видеться с этими рыцарями. Я не знаю их имен, и потому должен опять ждать такого счастливого случая, какой меня сейчас свел с ними. Раз они находятся в армии его величества короля Филиппа, то ты можешь сообщить мне имена рыцарей, дабы я мог узнать от них, что меня интересует.

— Твоя просьба будет исполнена, если ты поведаешь мне, кто ты такой и давно ли находишься в стане крестоносцев? — с любопытством ответил Невиль. Сослан заключил, что его новый знакомый был одним из приближенных короля Филиппа, иначе он не держал бы себя с такой важностью, и, конечно, ему известны были все рыцари, сражавшиеся под знаменем Филиппа.

— Я родом из Иверии, — уклончиво ответил Сослан. — В последнее время я находился в плену у сарацин, отрезанный от стана крестоносцев, и только после взятия Акры вернулся обратно.

Вероятно, ответ Сослана вполне соответствовал тому представлению, какое сложилось о нем у Невиля, так как на лице его отобразился живейший интерес и участие.

— Ты вскоре узнаешь, зачем ты понадобился его величеству, — сказал он с загадочным видом. — Прошу тебя говорить ему всю правду, ничего не скрывая, и он окажет тебе помощь, в которой ты нуждаешься.

Невиль сделал свое предупреждение, когда они уже подъехали к группе поджидавших их всадников. Сослан сразу узнал среди них того рыцаря, на щите которого выделялись три лилии, а шлем был украшен короной. Он понял, что то был король Французский Филипп-Август, и высказал ему полагавшиеся по этикету знаки почтения. Филипп некоторое время внимательно смотрел на Сослана, удивляясь его исполинской фигуре, а затем любезно спросил:

— Ты ли тот доблестный рыцарь, который охранял вход в наш стан от мусульман, когда мы шли на приступ Акры, и затем попал в плен к сарацинам?

— Бог удостоил меня этой милости, — скромно ответил Сослан, еще не разумея, что хотел от него король, и удивляясь его вопросу.

— Известно ли тебе, — продолжал Филипп, — что мною было послано посольство к Саладину, чтобы выкупить тебя из плена, но посольство вернулось ни с чем, так как в это время была взята Акра, и султан спешно отбыл из Дамаска? Поведай нам, кто содействовал твоему освобождению? Куда девался твой верный рыцарь, отправившийся вместе с нашим посольством на твои поиски?

Любезное обращение короля, его сообщение о посольстве и проявленное им внимание к судьбе, когда он находился в плену, так удивили Сослана, что вначале он даже смутился от слов Филиппа, не зная, как понять и чем объяснить его неожиданное благоволение. Однако он быстро овладел собою при мысли, что король может помочь ему в поисках Гагели, и горячо ответил:

— Никогда не помышлял я столь маловажным поступком, который совершил бы каждый рыцарь, будь он на моем месте, заслужить Ваше внимание. Клянусь моим мечом, поскольку хватит у меня сил, я постараюсь быть полезным Вашему величеству! Что касается моего друга Гагели, то я не имею о нем никаких сведений с тех пор, как попал в плен к Саладину!

Сослан правдиво рассказал Филиппу о своем пленении, об эмире, взявшем его под свою защиту, о Лазарисе, с которым у него было столкновение в Константинополе, о том, как он видел из окна Гагели с франкским рыцарем, как получил сведения о них через невольника и убедился в том, что с другом его случилось несчастье.

Он умолчал только о своей встрече с Саладином, полагая, что Филиппу было бы не особенно приятно узнать об истинной цели этого свидания. Он дал понять королю, что освободился из плена, благодаря перемирию и ходатайству эмира, с которым у него установились дружеские отношения.

Король Филипп из всего рассказанного Сосланом главное внимание обратил на странное поведение своих рыцарей, от которых он получил совершенно противоположные сведения о судьбе Гагели. Сдержанно, но с большой подозрительностью, он расспросил Сослана о всех подробностях виденной им в Дамаске сцены, особенно о том, что рассказал ему невольник, и задумчиво произнес:

— Не хочу устрашать тебя опасением, что здесь произошло насилие, вернее всего, хитрый грек хотел получить за твоего друга выкуп, как за пленника. Однако же напрасно мои рыцари Рауль Тулузский и граф Бувинский не поставили меня в известность о том, что произошло с ними в Дамаске, и скрыли от меня правду. За это они дадут ответ как рыцари, не оправдавшие моего доверия.

— Прошу, Ваше величество, даровать мне свидание с ними! И да не коснется их Ваша немилость, пока я не выясню, были ли они осведомлены о намерениях Лазариса касательно моего друга или, подобно ему, были сами обмануты греками?