— Приготовьтесь, храбрый рыцарь, выдержать испытание, которое не многим смертным под силу.

Напутствуемый этим торжественным, но несколько мрачным предупреждением Сослан медленно ехал на коне, думая о словах Густава. В тишине, среди ночного мрака свидание с франкскими рыцарями представилось ему совсем иным, чем при первом впечатлении.

То, что вначале казалось ему бесспорным свидетельством, так как было связано с упоминанием имени царицы Тамары, теперь приобрело характер лживого измышления, тонко рассчитанного, чтобы ввести его в заблуждение. Указание на пребывание Лазариса в Тире, несомненно, звучало правдоподобно, так как Тир был подвластен Конраду Монферратскому, женатому на сестре Исаака, и был единственным городом в Палестине, где мог беспрепятственно обосноваться Лазарис и следить за своими жертвами. Теперь Сослан проникся уверенностью, что Лазарис завлек Гагели с целью заставить его, Давида Сослана, явиться к нему для спасения своего друга. Заманив таким хитрым путем обоих иверийцев, Лазарис, наверное, рассчитывал отправить их в Константинополь к Исааку. От Лазариса Сослан мысленно опять вернулся к франкам, вновь проверяя свою беседу с ними. Он не сомневался, что они были осведомлены о тайных намерениях грека и оттого так продолжительно и упорно отмалчивались; только под угрозой меча один из них сделал свое сообщение, которое он мог передать ему гораздо раньше. Сослан припомнил, с какой неохотой Густав принял его благодарности, как заторопился закончить беседу вместо того, чтобы подробно рассказать ему о Лазарисе, о схватке между ним и Раулем и об отъезде греков из Дамаска. Сослан невольно сравнивал их поведение, нарочитую развязность, вызывающий тон первого и молчаливую сдержанность второго, который, однако же, был зачинщиком ссоры при их встрече под Акрой. Сослан не мог не обратить внимания на то странное обстоятельство, что он видел в Дамаске с Гагели первого рыцаря, которого Невиль называл Раулем Тулузским, а сообщение о Лазарисе сделал второй, Густав Бувинский, оказавшийся более осведомленным, чем первый. Уклончивость и некоторая стеснительность рыцарей, явно избегавших говорить о Гагели, внушили Сослану непоколебимое убеждение, что франки имели гораздо более подробные сведения, чем они сообщали в беседе с ним, стремясь к сокрытию истины, а никак не к ее раскрытию.

Одно не было понятно Сослану: откуда Густав мог узнать про царицу Тамару? Он не мог представить также, каким образом Гагели мог довериться им, когда осторожность и предусмотрительность не покидали его в самых опасных обстоятельствах, и когда при нем находился Мелхиседек, один из опытнейших и мудрейших советчиков?!

Но быстро в сознании блеснула яркая мысль, сразу осветившая ему непонятное поведение франков. Они не могли не знать, находясь вместе с Гагели, что он вез Саладину ларец с драгоценностями, а если знали, то, несомненно, прежде чем запродать его Лазарису, они позаботились освободить Гагели от такой дорогой ноши и, украв драгоценности, скрылись из Дамаска. Тогда становилось понятным их молчание перед Филиппом, нежелание видеться с Сосланом, замешательство Рауля при упоминании о Гагели.

Придя к такому выводу, Сослан решил изловить рыцарей после турнира и силой заставить их отправиться вместе с ним в Тир, к Конраду Монферратскому. «Они продали Гагели, — заключил Сослан, — и они же должны вырвать его из неволи».

Не успел Сослан подъехать к своему дому, как мимо него стремглав, точно опасаясь погони, промчались два всадника. Сослан долго смотрел им вслед, охваченный раздумьем, он смутно догадывался, что то были Густав и Рауль, спешно покидавшие Акру, чтобы навсегда избавиться от преследования.

Мелхиседек, испытанный в несчастьях и бедствиях слуга, не мог остаться равнодушным к уходу Гагели с Раулем Тулузским. Он был ему ненавистен, как и Густав, не только по своему гордому виду и надменному обхождению, но и по тому чудовищному поступку, какой они совершили с ними, отняв драгоценности. В глазах Мелхиседека они были хуже разбойников, так как те грабили открыто, а эти действовали скрыто, прикрываясь благородными побуждениями. Втайне он был уверен, что они никогда не вернут похищенные ими сокровища и ничего не сделают для царевича. Мелхиседек не отговаривал Гагели ехать к султану вместе с Раулем, так как от этого было в зависимости освобождение из плена царевича, хотя не ожидал больше ничего хорошего от франков и твердо решил неуклонно следить за всеми их действиями. Поэтому, когда Рауль с Гагели уехали, он переоделся арабом, захватил с собою оружие и деньги и направился вслед за ними. Он не отставал от них всю дорогу, подробно изучая местность, где они ехали, и тщательно приметил дом, где они остановились. Он видел, как кто-то проскользнул во тьме, вскарабкался на карниз и исчез в окне. Это обстоятельство еще более усилило подозрение у Мелхиседека. Он видел, что здесь готовится какое-то покушение на Гагели, и с жадностью следил за всем, что происходило перед его глазами. Хотя он опасался обнаружить свое присутствие и не отходил от стены, тем не менее от его взора не укрылась ни одна тень, мелькнувшая возле дома, ни один звук, доносившийся к нему сверху из окна, не миновал его уха. Неотрывно наблюдал он за всеми приходившими и уходившими, боясь потерять Гагели из вида. До его слуха вскоре долетела глухая брань греков, затем послышались яростные крики, и он ясно различил голос Гагели, который по-арабски громко крикнул:

— Ведите нас к Саладину! Мы должны освободить моего господина! Помните, что вы жестоко поплатитесь за обман. Хотя бы вы всю жизнь держали меня в заточении, вы ничего от меня не получите!

Затем послышался резкий крик, шум, чья-то фигура отделилась от окна и спрыгнула вниз, а через несколько минут вышел Рауль, вскочил на коня и ускакал, даже не оглянувшись на дом, где остался Гагели, видимо, стремясь скорей покинуть опасное место.

Мелхиседек некоторое время пребывал в неподвижности. Он думал про себя, как ему лучше поступить, чтобы вызволить Гагели из беды. Он не хотел попасть в руки греков и не хотел удаляться от этого дома, где могли произойти важные события. Он быстро постиг своим ясным и простым умом, что бесчестные франки, обокрав Гагели, захотели отделаться от него, а если он, Мелхиседек, будет так глуп, что обратится к ним за помощью, то они умертвят и его, чтобы не иметь лишнего свидетеля преступления. Но Мелхиседек хорошо понимал также, что если бы он сейчас по доверчивости бросился на помощь Гагели, то попал бы в ловушку к грекам и, лишившись свободы, не только не принес бы никому пользы, но сам бы нуждался в спасении и освобождении из плена. Таким образом, Мелхиседеку грозила двойная опасность: и со стороны греков, и со стороны франков. Поняв всю затруднительность своего положения, он решил скрыться от всех врагов под видом араба и тайно проследить, куда отправятся греки вместе с Гагели, а если будет нужно, то последовать за ними. В чалме, в зеленом полукафтане, подпоясанный кушаком Мелхиседек не мог быть никем узнан. Прокравшись к невольникам, караулившим дом и охранявшим греческое посольство, он быстро подкупил их деньгами и соблазнил всякими заманчивыми посулами. Он назвался купцом из Багдада, который ехал с товарами в Дамаск, но был ограблен по дороге. Невольники приняли его к себе, и он вызвался заменить их в ночную стражу, освободив от тяжкой обязанности бодрствовать и охранять гостей Саладина.

К рассвету в одном из верхних окон за решеткой показался Гагели. Он пристально вглядывался вдаль, точно старался запомнить расположение улиц, вероятно, для того, как предположил Мелхиседек, чтобы бежать от греков и не заблудиться по дороге. Затем взгляд его с досадой остановился на фигуре Мелхиседека, маячившего перед домом. Подумав, что это один из соглядатаев, приставленных к нему, он уже хотел скрыться в окне, чтобы не привлечь к себе любопытных взоров, как вдруг Мелхиседек, не выдержав испытания, запел протяжно и заунывно иверийскую песню, надеясь, что Гагели, услышав родной напев, догадается, кто скрывается в наряде араба. Действительно, знакомый мотив удивил Гагели, он стал внимательно прислушиваться, слова становились все яснее и отчетливей доносились до него в предрассветной тишине. Прильнув к стальной решетке, он уже без опасений рассматривал мнимого араба и, чтобы проверить свою догадку, негромко спел следующий куплет песни. Мелхиседек ответил ему, тем самым давая понять, что им нечего бояться друг друга. Вслед за этим ему удалось в отрывочных возгласах и восклицаниях передать Гагели, чтобы тот соблюдал осторожность, не спешил с бегством, и что куда бы ни повезли его, он всюду поедет за ним и никогда его не бросит. Кроме того, Мелхиседек сообщил ему, что, когда наступит ночь, он той же самой песней вызовет его к окну и расскажет про все новости при дворе султана.