Изысканное иверское общество больше всего было раздражено отказом царя от пиршеств и развлечений, пренебрежением к придворному этикету и особенно теми странностями в его образе жизни, которые противоречили их понятиям о чести и достоинстве государя. Нелюдимость Юрия, его отдаленность от придворного круга, мрачная внешность породили в обществе смутное недовольство, подхваченное его врагами и искусно обращенное ими в оружие против царя. Постепенно повсюду расползались темные слухи о тайном распутстве царя, затем эти слухи выросли в зловещую клевету, которой суждено было сыграть роковую роль в жизни Юрия. Втихомолку из всех областей неслышно, неприметно появились изгнанные князья и, пылая местью, неустанно плели паутину злых измышлений вокруг царя, бесчестили его имя, сея соблазн в народе и создавая беспорядок в государстве.

Осторожный Чиабер зорко следил за всем происходившим в столице, тайно совещался с недовольными и обиженными людьми, тщательно собирал все слухи о поведении Юрия и постепенно пришел к убеждению, что так дальше продолжаться не может: царь, предоставленный самому себе, по мнению Чиабера, мог совершить целый ряд непоправимых ошибок и сильно навредить царице. Но без ее согласия нельзя было освободить страну от непокорного царя, поэтому он осведомил обо всем Русудан и испросил себе свидание у царицы.

Чиабер действовал весьма осмотрительно и дальновидно. Вначале он остановил внимание Тамары на государственных делах, затем, по заведенному правилу, доложил о состоянии войск, положении на границах. Сообщения его были все приятные и радостные, из которых ясно вытекало, что Иверия окрепла и усилилась.

— Ты порадовал меня добрыми вестями, — сказала Тамара, выслушав его доклад. — Вижу, что ты приложил много сил к водворению порядка и мира в государстве.

Наступило продолжительное молчание. Пасмурный вид Чиабера, однако, совсем не соответствовал его приятному донесению и обнаруживал, что он отнюдь не радовался достигнутым успехам в управлении страной. Было видно, что у него на сердце лежала какая-то тяжелая забота, он хотел поведать о ней царице, но не решался.

— Говори, что тебя удручает? — спросила Тамара, заметив резкую перемену в настроении Чиабера. — Говори правду! Что-нибудь случилось в столице?

Милостивые слова царицы расположили его к откровенности, и он решил сказать ей прямо о том, что его тяготило.

— Разрешите просить Ваше величество прекратить соблазн в стране и принять меры против недостойного поведения царя, — вдруг произнес Чиабер.

Тамара с удивлением посмотрела на Чиабера, как бы не понимая, чем вызвано было его резкое замечание.

— До сей поры его деяния шли нам на пользу, — тихо, но твердо ответила царица. — Наши враги удалены из столицы, приверженцы Абуласана не имеют прежней силы, противники царевича Сослана приведены к послушанию. Испытав все превратности судьбы, они с нетерпением ждут его возвращения. Скажи мне, чем ты недоволен и что изменилось для вас в худшую сторону?

— Душой царя овладел сатана, — уклончиво ответил Чиабер. — К великому прискорбию, он творит беззаконие, о коем непристойно говорить Вашему величеству.

Тамара долгим, испытующим взглядом посмотрела на Чиабера, стараясь понять, какой истинный смысл скрывался за его туманными словами. Были ли они отражением его собственных мыслей и наблюдений или он являлся проводником чьих-то посторонних влияний и преследовал в отношении царя недобрые цели, о коих не желал преждевременно осведомлять царицу.

— Скажи мне, известно ли патриарху о том, что ты поведал мне? — строго спросила царица, не доверяя Чиаберу. — Был ли он у царя и принял ли меры для его исправления?

— Наш святой отец, ратовавший за избрание русского князя царем Иверии, по гордости никогда не сознается в своей ошибке. Он предпочтет карать тех, кого нужно миловать, и миловать того, кто нуждается в наказании, — произнес Чиабер, и в его голосе звучала не только укоризна и осуждение патриарха, но нечто большее, что заставило царицу еще внимательнее отнестись к словам своего министра. Она прекратила беседу как бы для того, чтобы иметь время подумать о всем слышанном, и отпустила Чиабера, не выразив ему ни сочувствия, ни порицания, ошеломленная его сообщением. Однако ей не пришлось долго оставаться в одиночестве, так как явилась чем-то взволнованная и сильно возбужденная Русудан. Она припала к груди Тамары и залилась горькими слезами.

— О, горе мне! — жалобно причитала она. — Солнце повелителей, утренний блеск царей, именитейшая государыня! Как посмел он оскорбить твою честь, бросить темное пятно на твое светлое царствование! Никогда не было слышно в нашем отечестве ничего подобного! Никогда еще не было такого позора в нашей стране, никогда так не попиралось уважение к царскому званию, как сейчас.

Так жаловалась и плакала Русудан, не находя даже подходящих слов, чтобы выставить Юрия в самом мрачном свете перед царицей. Но Тамара, помня, как еще недавно Русудан с горячностью отстаивала Юрия и ратовала за их примирение, без особого внимания отнеслась к жалобным восклицаниям тетки и решительно прервала ее.

— Я хочу знать правду и не страшусь ничего. Что случилось, что повергло всех вас в ужас и вызвало столь сильное возмущение против русского князя?

— Он, нечестивец, пошел по стопам развратных жителей Содома, совершая неслыханное беззаконие. Не подобает тебе, обладательнице могущественного государства, быть в супружестве с человеком, на ком исполнилось древнее изречение: «Излечивали Вавилон, но не излечился». Изгони сего нечестивца из своего царства, расторгни узы, коих ни один человек вынести не может! Простри над ним карающую длань и смети его с лица земли!

Никогда Русудан не клеймила Юрия подобными жестокими словами и с такой решительностью не требовала его изгнания, как сейчас. Зная хорошо характер тетки, ее рассудительность, Тамара поняла, что Русудан была возбуждена и озабочена не столь пороками Юрия, сколько иными, более важными соображениями, побудившими ее требовать немедленного изгнания Юрия из Иверии.

— Поведай мне, что ты знаешь? — беспокойно спросила Тамара. — Как бы горько ни было твое сообщение, мне легче перенести его, чем пребывать в неизвестности.

— О, свет очей моих! Не мучай больше свое сердце, — с живостью отозвалась Русудан, решив, наконец, передать царице принесенную новость. — Сегодня утром прибыл настоятель одного из сирийских монастырей и передал мне вести славные и ужасные. Будучи в Дамаске, он слышал, что в плену у Саладина находился иверийский посланник, прославившийся среди мусульман своими подвигами. Как узнал настоятель, султан, желая сохранить мир с Иверией, даровал твоему посланнику свободу и выпустил его из неволи. К сожалению, настоятель не мог найти его в Дамаске, но слышал, что он уехал в Акру, надо полагать, для завершения своего дела. Осталось немного нам потерпеть, когда наш лев вернется на родину и избавит тебя от нечестивца, покрывшего бесчестием твое имя!

Тамара, выслушав Русудан, торопливо поднялась с места и некоторое время оставалась безмолвной. Известия, принесенные Русудан, мгновенно изменили ровный и спокойный строй ее мыслей. Они поколебали привычную терпеливую покорность, разбили оковы тех притеснительных ограничений, какие она ввела в круг своей жизни, вынужденная сносить подневольный брак с Юрием и вероломство своих подданных. Весть о скором возвращении Давида на родину осветила надеждой ее лицо, глаза загорелись жизнью и радостью, на губах появилась улыбка, хотя тотчас же погасла, спугнутая мыслью о больших испытаниях, которые ожидали ее в предстоящей борьбе с Юрием.

Она ласково обняла Русудан, и две женщины после продолжительной размолвки, взаимного отчуждения и недоверия, наконец, примирились. Они сели на тахту и повели беседу тихую и задушевную, то предаваясь печальным воспоминаниям о прошлом, то делясь своими чувствами и надеждами, то тревожно обсуждая, как предохранить Давида от козней врагов и до его возвращения расторгнуть брак с Юрием.