— Разрешите осведомиться, с какой целью? — поинтересовался штабс-капитан.

— Это мой муж, — наигранно сказала Ольга Андреевна. — Он вторую неделю не является домой.

— Извините, мадам, у нас такого капитана нет.

— Позвольте, я хорошо знаю, что он именно здесь, — намеренно затягивала время Ольга Андреевна, стараясь подольше задержаться в канцелярии.

В этот момент ребенок проснулся. Ольга Андреевна уложила его на диван, развязала одеяльце и стала поправлять пеленки, приговаривая:

— Спи, Адочка! Спи, доченька!

Штабс-капитан озабоченно поднялся из-за стола, — Ольге Андреевне показалось, что он упрется головой в потолок, — и зашагал из угла в угол. По тому, как он нервничал, было видно, что он хочет как можно скорей ее выпроводить, но не знает, как это сделать. Наконец он сообразил и сказал:

— Вспомнил! Капитан Яблонский находится в офицерской казарме. Вот все, мадам, чем я могу вам помочь.

— Очень благодарна, — вежливо ответила Ольга Андреевна, перевязала одеяльце кушаком, подняла ребенка и попрощалась.

Когда она вышла на улицу, Корнеева уже не было.

Тяжело доставалось Ольге Андреевне. Иногда ей помогала Нина Пригожина. Она не раз справлялась о брате Ольги, подозревая в Анатолии Анатольевиче случайного спутника, которому Ольга бездумно доверилась, а он бесстыдно оставил ее на произвол судьбы. Ольга Андреевна уверяла Нину, что Анатолий уехал в Хабаровск на работу, а отец ее ребенка остался в Томске, и бог весть, что с ним стало.

Через несколько дней она издали узнала на улице Корнеева и поспешила скрыться. В тот же вечер она написала Сергею подробное письмо, завернула его в пеленки и вместе с Адой отправилась к Меркулову.

Николай Онуфриевич приветливо встретил ее и пообещал безотлагательно отправить письмо Сергею Георгиевичу.

— Миша! — крикнул Лазо.

— Я вас слушаю! — ответил Миша тотчас же, словно вырос из-под земли.

— Поезжай к Шевченко и скажи, чтобы завтра в ночь он ударил по станции и селу Романовка.

Оставшись один, командующий задумался. Владивостокский железнодорожный узел и вся дорога до Хабаровска из-за нехватки сучанского угля работали с перебоями, а надо было полностью отвоевать у белых Сучанский район и нависнуть над Владивостоком дамокловым мечом. Но силы были неравные. По данным разведки, на самом руднике находилось свыше тысячи японских и американских солдат и двести белогвардейцев, на станции Сица — пятьсот японцев, на Фанзе — сто японцев и двести пятьдесят американцев, на Бархатной — двести пятьдесят хунхузов, на Тахэ — двести пятьдесят японцев, на станции Кангауз — триста японцев и американцев, в Романовке и Ново-Нежино — по двести американцев и канадцев. «Куда ни кинь, — говорил Безуглов, — повсюду клин». Да и каждый день прибывали свежие войска. У врага пушки, пулеметы, ружья-автоматы, а у партизан винтовки да охотничьи берданки. У врага консервы и реквизированная мука, а партизаны должны все покупать у крестьян за наличные деньги. У врага военное обмундирование, а у партизан одежда и обувь поизносились, все в дырах. У самого командующего сапоги каши просят.

Лазо донесли, что на станции Романовка противник сосредоточил продовольствие. Ударить бы по американцам внезапно, захватить продовольствие и распределить его по всем отрядам. «Кому поручить эту операцию?» — думал Лазо и пришел к выводу, что лучше всего Шевченко.

К нему и поскакал Попов. В избу вошел связной из Владивостокского подпольного комитета партии, привез бумаги и письма. Лазо сразу узнал, на одном из помятых конвертов почерк Ольги и быстро прочитал письмо.

— Ответ будет? — спросил связной.

— Обязательно, — отозвался Лазо и тут же приготовился писать.

Теперь он писал не одной жене, а и дочери, которую еще не видел, но она для него была уже живым существом, к которому он мог обращаться:

Попов вернулся только через два дня и коротко рассказал:

— Шевченко обрадовался приказу. «Мне, говорит, Сергей Георгиевич доверяет, знает, что Гаврила Иванович не подведет». Напал он на Романовку ночью. Американцы перепугались насмерть. Человек пятьдесят партизаны убили, столько же сдались в плен, а остальные бежали.

— Ты тоже участвовал в операции? — спросил Лазо.

— Чем я хуже других? Я даже трофей вам привез от Машкова, — и протянул футляр, в котором лежал полевой бинокль.

— Вот это Виктор меня уважил, а то я без бинокля как без рук. Шевченко захватил продовольствие?

— Ничего в Романовке нет, товарищ главком.

— Как нет? — рассерженно спросил Лазо.

— Неверное донесение. Но получить кое-что можно. Перед моим отъездом командир американской роты прислал письмо Гавриле Ивановичу и предлагает ему обменяться пленными.

— Что?! — вскричал Лазо. — Партизаны в плен попали?

— Ни один.

— Про какой же обмен пишет американский командир?

— Пусть пишет, — рассмеялся Попов. — Шевченко позвал Мелехина и говорит ему: «Вот тебе американская просьба, если бумага подходящая — используй по назначению».

— Сколько американцев попало к нам?

— Пятьдесят человек, ведь я уже докладывал об этом.

— Их накормили?

— Не знаю.

— Плохо, товарищ Попов, что ты не знаешь. Ты не посыльный, а адъютант и должен знать почти столько, сколько я. — Поразмыслив немного, он неожиданно приказал: — Седлать коней, поедем к Шевченко!

Гаврила Иванович радостно встретил Лазо, но был сдержан.

— Накормил пленных? — первым делом спросил командующий.

— Ей-богу, не знаю, — сознался Шевченко.

В избу вошел Машков. Он поздоровался и сказал:

— Насчет пленных могу доложить: все накормлены.

Шевченко подумал: «Золотой человек комиссар, я такого крепко уважаю».

— Где письмо американского командира? — спросил Лазо. — На каком оно языке?

— На нашем. Хиба у американьцив мало билых?

Лазо внимательно прочитал письмо. Командир просил прислать в деревню Веприно уполномоченного.

— Кого предлагаешь? — поинтересовался Лазо.

— Нехай едет комиссар, он в политике як рыба в воде.

В тот же день Машков в сопровождении двух партизан отправился в Веприно. У деревни его встретили два американских офицера, один из которых владел русским языком.

— Врет, собака, — улыбнулся, рассказывая, Машков. — Это переодетая гидра.

— Ты ему так и сказал? — спросил Лазо.

— Я ведь ехал как дипломат, товарищ главком. Поздоровались, пожали руки, и началась форменная торговля. «У вас, говорит, в плену пятьдесят американцев». — «Правильная бухгалтерия, отвечаю, а у вас партизан — ни одного». — «Давайте будем обмениваться». — «На что? На воздух?» Американец поморщился и говорит: «Какие у вас будут предложения?» — «Давайте, говорю, муку, молоко в консервах, бинты, медикаменты, сто винтовок, десять тысяч патронов». — «Оружие не дадим». — «Белым даете, так и нам дайте». — «Мы им не даем, а продаем».

— Не вмер Данило, так болячка задавила, — вставил Шевченко.

Машков рассмеялся и продолжал:

— «Раз такое дело, говорю, продайте и нам». — «За наличные». — «Пожалуйста! За каждого пленного американца платите нам наличными, а мы эти же деньги вернем вам за оружие». Покрутил американец носом и сказал: «На все согласен, но только не на оружие». Черт с вами, думаю, мы и так все оружие у пленных отобрали.

На другой день в Веприно прибыли четыре груженые подводы с консервами, медикаментами и мукой. Пленные были возвращены командиру американской роты.

Прощаясь, американец пожал руку Машкову и сказал: