— Товарищи! Только что мне сообщили, что эсеры, меньшевики и офицеры расположенных в городе частей создали гарнизонный комитет. Можно не сомневаться, что этот комитет постарается захватить власть в свои руки. Поэтому необходимо сейчас же от слов перейти к делу — надо организовать Совет рабочих и солдатских депутатов и командировать его представителей в воинские части и на предприятия.

— Дайте мне слово! — снова крикнул Лазо, пытаясь пробиться вперед.

— Здесь не офицерское собрание, — ответили ему с мест.

В зале зашумели. Кто-то пробасил:

— Гоните этого молодчика! Как он сюда попал?

Перенсон, подняв руку, призвал всех к тишине. Этим воспользовался Лазо.

— Товарищ председатель, прошу дать мне слово!

— Что вам угодно, прапорщик?

Повернувшись лицом к сидевшим в зале, Лазо, так и не пробившись к столу и к трибуне, торопливо произнес:

— Товарищи! Я не собираюсь произносить речей, а скажу только несколько слов. Я командир четвертой роты пятнадцатого Сибирского запасного полка Сергей Лазо. Я офицер, но большевик по убеждениям. Я пришел доложить, что по вашему приказанию рота прибудет сюда в любую минуту в распоряжение Совета рабочих и солдатских депутатов.

По залу пронеслась буря аплодисментов. Лазо, подняв руки к плечам, сорвал с себя погоны и бросил их на пол. Раздались голоса:

— Избрать его в Совдеп!

Через час в городскую думу вошла четвертая рота и, заняв по указанию Назарчука наружные и внутренние посты, очистила все помещение от «Комитета общественной безопасности» и эсеров.

Ночь. За окном тускло светит запорошенный снегом фонарь. Изредка донесется ружейный выстрел, лай встревоженной собаки — и снова все смолкнет.

Десятый день охраняет Совет четвертая рота. Назарчук занял самые большие комнаты. В трех — разместился караул, в четвертой — «база». Один только Лазо знает, что хранит бережливый и неутомимый Назарчук на «базе». В этой комнате патроны, ружья, гранаты, шинели, сапоги и продукты, которые удалось собрать за несколько дней.

На грубо сколоченных нарах спят крепким сном солдаты. Тяжело достается им каждый день. Назарчук оправдывается:

— Постов много, недоглядишь — меньшевики захватят, а мне — отвечать.

Вот проснулись двое. Они молча посмотрели друг на друга, широко зевнули, спустили ноги на пол и стали обуваться — с минуты на минуту должен прийти разводящий.

— Вот тебе, Настаченко, как все повернулось, — тягуче сказал один из них, с голубыми глазами на полном, но бледном, бескровном лице. — Прапор-то наш оказался самостоятельным человеком.

— Сказывал тут один, что он незаконный сын генерала, — ответил Настаченко пискливым, как у мальчика, голосом. — Ты лучше скажи, что дальше будет?

— А что будет? Царя и министров сбросили, — ответил голубоглазый солдат, которого звали Рябовым. — А теперь самый раз до помещиков добраться.

— Доберемся. А ты вот скажи, — допытывался Настаченко, — зачем прапор только нашу роту сюда привел? А остальные как? Сами по себе?

Рябов задумался, не зная, что ответить.

— Молчишь? — упрекнул Настаченко.

Неожиданно дверь растворилась, и в караульное помещение вошел Назарчук.

— Заходи, ребята! — раздался его голос.

По одному входили солдаты второй роты. Вместе с ними в комнату ворвался холодный воздух, принесенный на шинелях с улицы.

— Тут теснее, чем в казарме, — сказал кто-то из вошедших.

— Зато не в обиде, товарищ, — заметил Рябов.

— Мы потому и пришли.

— Спасибо! — снова откликнулся Рябов. — Не могли раньше?

— Надо было нас позвать, когда уходили.

— Ну-ка выйди вперед, — шутливо пригрозил Рябов. — Я на тебя погляжу, что ты за гусь…

— Отставить! — приказал Назарчук. — Ты, Рябов, забудь старую «словесность». Помнишь приказ товарища Лазо?

— Уж и посмеяться нельзя, — развел руками Рябов. — У солдата без шутки дело не спорится…

Назарчук не дослушал — он покинул комнату и быстрыми шагами пошел по коридору. У двери, где стоял на часах солдат, остановился и спросил:

— Товарищ Лазо у председателя?

— Так точно! — ответил солдат.

В кабинете председателя торчал в стене большой крюк, с которого недавно сняли портрет царя. За столом сидели председатель Совета Перенсон и Лазо.

— Роту разместил? — спросил Лазо.

— Пришел просить еще одну комнату. Людям негде спать.

— Выручай, Адольф, — обратился Лазо к председателю.

— Ты весь полк приведи, а комнаты найдутся.

Из коридора донесся шум. Лазо, сорвавшись с места, поспешил в коридор. Здесь он увидел незнакомого человека в черном потрепанном пальто и в ушанке.

— Кто вам нужен? — спросил Лазо.

— Председатель Совета.

— А вы кто?

— Григорий Вейнбаум.

Это имя Лазо не раз слышал от Ады. Она рассказывала о нем, как о стойком большевике. Григорий Спиридонович, известный под кличкой «Спиридоныч», был сыном видного петербургского чиновника. В студенческие годы Григорий Спиридонович разошелся с отцом и пошел по революционному пути. Пойманный жандармами, он был осужден и выслан в Сибирь.

— Пропустить! — приказал Лазо.

Часовой открыл дверь.

Григорий Спиридонович, войдя в кабинет, остановился и, пристально всмотревшись в председателя, поднявшегося со стула, крикнул:

— Борода!

— Здоро́во, друг! — откликнулся тот и сам пошел навстречу Спиридонычу.

Они стали наперебой расспрашивать друг друга о товарищах по ссылке и каторге.

— Где Никита Шорин?

— Говорят, в Брянке.

— А Кузьма Мальцев?

— До прошлого года был со мной в Енисейске, а потом перевели в Гольтявино.

— Ничего, друг, скоро все здесь соберемся. Кто в Братске, кто в Момыре, кто в Пинчуге и Кулакове, но всем одна дорога — через Красноярск.

— А где Свердлов? — спросил в свою очередь Спиридоныч.

— Приезжал вчера из Назимова один товарищ, говорил, что Якова Михайловича в Монастырском уже нет.

— Не прозевать бы его.

— Яков Михайлович сам разыщет нас. Не поедет он в Питер без того, чтобы не побывать в «Красноярской республике».

— Это что за республика? — спросил Лазо.

— Ленин так назвал наш большевистский Совет в девятьсот пятом году, когда третий Сибирский запасный батальон помог нам освободить арестованных, а потом мы сами отпустили солдат по домам.

Было за полночь, когда Лазо, наслушавшись живых и любопытных рассказов Спиридоныча, поднялся и сказал:

— Пойду отдохну на часок.

— Не на часок, а часов на пять, — шутливо поправил его Перенсон. — Где будешь спать?

— С солдатами.

— Иди, Сергей Георгиевич! Тебе утром предстоит трудное дело, но действуй решительно.

Назарчук, разбудив чуть свет Лазо, доложил:

— Рота в полной боевой готовности!

Дело, на которое намекнул накануне Перенсон, заключалось в том, чтобы сначала захватить телеграф на Воскресенской улице, а затем овладеть военными складами, находившимися в Куйсумских горах.

Лазо наскоро умылся и поспешил на улицу, занесенную свежим, выпавшим за ночь снегом. Ветер, подхватывая снежные хлопья, взвихривал их воронками, поднимал вверх и обрушивал со свистом на прохожих.

— Веди! — приказал Лазо.

Назарчук громко скомандовал:

— Рота! Слушай мою команду! Нале-во! Шагом марш!

Проваливаясь в снег, солдаты тем не менее шли весело. У почты Лазо отделил трех солдат и вошел с ними в помещение. В этот ранний час посетителей еще не было. За перегородкой со стеклянными окошечками стояло несколько столов, за одним из них старенький чиновник, с седыми подстриженными усиками и в пенсне, старательно писал.

Лазо дернул дверь, ведущую за перегородку.

— Сюда проходить не дозволено! — предупредил чиновник. — Если письмишко хочешь на родину послать или посылку, то могу написать адресок.

— Мне нужно попасть именно за перегородку.