Поезда шли с опозданием. Нередко эшелон со снарядами угоняли якобы по ошибке на Урал. Из дома в дом ползли слухи о царице, говорили, что она передавала военные тайны немцам. Все помнили трагическую гибель двух русских корпусов на Мазурских озерах. Имя военного министра Сухомлинова не сходило с уст. Его открыто называли немецким шпионом, а вместе с ним и других министров и высокопоставленных сановников.

Цензура свирепствовала, оставляя на газетных полосах белые места. Придворная знать замышляла дворцовый переворот: вместо Николая Романова хотели посадить на трон брата его, Михаила Романова.

В народе поговаривали: «Хрен редьки не слаще». В эти месяцы военные училища лихорадочно готовили прапорщиков. Фронт требовал младших офицеров. Срок обучения в Алексеевском училище сократили. Преподаватели комкали учебные программы, не придирались к ответам юнкеров. Важно было как можно скорее выпустить очередной курс и мобилизовать студентов младших возрастов.

Золотарев уже не преследовал Сергея и давал ему по воскресеньям увольнительную записку.

На Красноказарменной улице, примыкавшей к боковой стене училища, Сергей познакомился с пожилой вдовой Таисией Васильевной, которой отдавал стирать белье. Проникшись к ней доверием, он перетащил в ее квартирку свой сундучок с книгами, чемодан с вещами и студенческую шинель.

В Бессарабии стояла еще теплая осень, когда Елена Степановна получила от Сергея письмо, в котором он сообщал, что его скоро отправят на фронт. Сначала она решила поехать в Москву со Степой, но потом раздумала и стала собираться в дорогу одна. Для Сергея были испечены два пирога и ванильные пряники, а в корзинку уложены яблоки и виноград. Сборы длились несколько дней. Елена Степановна сама пекла, готовила, суетилась и все время не переставала думать о предстоящей встрече с сыном, которая не сулила радости уже только потому, что его отправляли на фронт, откуда обычно возвращались калеками, а то и вовсе не возвращались. Отъезд первенца в армию безмерно волновал Елену Степановну и доводил ее почти до отчаяния.

В Москву она прибыла в октябрьский прохладный день. Выйдя из вагона, Елена Степановна, увидев Сергея, готова была броситься ему в объятия и заплакать, но сдержала себя. Он сам привлек ее к себе и обнял. Мать выглядела такой, какой он видел ее в последний раз, но в волосах уже блестела седина.

— Дожила, — сказала она и всхлипнула. — Института не дали закончить и гонят в окопы. Думаешь, матери легко?

Сергей попытался успокоить ее:

— Я ведь живой еще… Не надо плакать.

— Чему же радоваться? Я вот поговорю с твоим генералом. Могла я уломать когда-то Клоссовского…

— Не место здесь толковать об этом, мама, — мягко сказал Сергей и, подхватив в одну руку чемодан, а в другую корзинку, двинулся по перрону, увлекая за собою Елену Степановну.

Поселил он ее на квартире у Таисии Васильевны и ежедневно приходил к ней.

День выпуска приближался. Юнкера ожидали со дня на день, что им объявят об отъезде.

Отпуская юнкеров на воскресный день, капитан Золотарев предупредил:

— В последний раз гуляете.

Весь день Сергей провел с матерью. Она рассказывала ему о братьях, вспоминала его детские годы в Лазое, лишь бы отогнать мысль о предстоящем расставании. Таисия Васильевна, сидя за столом, слушала словоохотливую Елену Степановну, изредка вставляя:

— И не говорите! Растишь дитя, а его забирают…

— Помнишь, Сережа, — обратилась Елена Степановна к сыну, — как ты мечтал ездить верхом на Буланке, стрелять из охотничьего ружья? Как будто совсем недавно…

Она не договорила из-за душивших ее слез.

— Будет вам убиваться, — успокаивала ее Таисия Васильевна. — Вернется ваш сын живой и невредимый…

Утром на построение явился начальник училища, генерал с горбатым, покрытым густыми сизыми прожилками носом. Он поздоровался с выпускниками, вынул из обшитой красным сафьяном папки лист бумаги и, откашлявшись, стал вызывать по фамилиям. Молодые прапорщики, на плечах которых уже золотились погоны, выходили из строя и настороженно вслушивались.

— Прапорщик Седов, закончивший с отличием, дисциплинированный, назначается в действующую армию, в сто семьдесят второй Лидский пехотный полк. Прапорщик Курнаков, отличившийся послушанием, назначается в действующую армию, в шестьдесят первый Владимирский пехотный полк.

Дошла очередь до Сергея.

— Прапорщик Лазо назначается в пятнадцатый Сибирский пехотный запасный полк с отправкой в город Красноярск Енисейской губернии.

Сергей удивленно посмотрел на генерала.

…Позади остался Ярославский вокзал. В окне мелькали подмосковные дачные местности. Поезд мчался на восток, в Сибирь. Заходило холодное солнце за лесом, золотя макушки берез, рядом с железнодорожным полотном бежала дорога, по которой тянулись крестьянские возы.

В вагоне было шумно и накурено.

Поместившись на верхней полке, Лазо достал записную книжку и записал:

За Курганом в вагон ввалился чиновник ведомства почт и телеграфов с пузатым чемоданом, перевязанным крепкой бечевкой, и с гитарой под мышкой.

— Чуть не опоздал, черт побери! Ни одного извозчика, едва дотащился до станции.

Кляня город, он снял пальто, осмотрелся, и взгляд его остановился на Лазо, лежавшем на верхней полке.

— Господин прапорщик, — произнес он бесцеремонно, — вы помоложе меня, помогите поставить мой чемодан вон туда, в уголок, а я уж как-нибудь пристроюсь.

Сергей привстал и охотно отозвался:

— Пожалуйста!

Чиновник еще долго возился с гитарой, не зная, куда ее приткнуть.

— Вы бы лучше сыграли, — предложил Сергей.

— Сперва порядок наведу, чайку выпью, а уж потом, с вашего позволения, пройдусь по семиструнной… Далеко едете, господин прапорщик?

— В Красноярск.

— На побывку?

— Нет, служить.

— Вот как! Ну что же, познакомимся! — Чиновник протянул руку и с видимым удовольствием отрекомендовался: — Уроженец Красноярска Алексей Алексеевич Семибратов, почтово-телеграфный чиновник, коренной красноярец.

Сергей пожал руку словоохотливому спутнику и назвал себя.

— Спускайтесь вниз! — предложил Семибратов. — Расшибусь, а чаек устрою. Поверьте, без этого, — чиновник щелкнул указательным пальцем по воротнику, — проживу, а без чаю никак не могу. Отец мой, бывало, в один присест выпивал десять, а то и дюжину стаканов. А дед — тот целый самовар мог одолеть.

— Ничего плохого в этом нет, — сказал Сергей, чтобы поддержать разговор.

Семибратов, поставивший с помощью Лазо чемодан на самую верхнюю полку, снова полез за ним, развязал бечевку, достал жестяной чайник, чашку и сверток, из которого извлек ситный хлеб, колбасу и сахар. Держа все в руках, он обратился к женщине, сидевшей у окна за столиком:

— Надеюсь, мадам позволит двум интеллигентным людям — мне и прапорщику — поужинать?

Женщина безмолвно отодвинулась, уступая место у столика.

— Покорнейше благодарю, мадам, — с подчеркнутой учтивостью сказал Семибратов.

Сергею не понравились слащавость и в то же время бесцеремонность чиновника, но он не прочь был побеседовать с коренным жителем Красноярска и расспросить его про город. Было уже довольно поздно, когда они, напившись чаю, уступили место женщине, а сами, пристроившись на краю скамьи, закурили.

— Откуда едете? — поинтересовался Лазо.

Семибратов глубоко затянулся и, выпустив несколько колец табачного дыма, отлетевших к вагонному фонарю, в котором колебалось пламя стеариновой свечи, ответил:

— Я, видите ли, человек холостой. Невесту в нашем городе сыскать трудно. Жителей тридцать тысяч, а подходящих невест, честное благородное слово, нет. Если найдется какая, то бесприданница. Толку мало, сами понимаете! Так вот я ездил по совету моего знакомого в Курган смотреть невесту.