— Ранехонько утром проберемся к Амуру и перейдем на другую сторону. Лед на реке еще крепкий, выдержит нас.

Спал один Павел Петрович. Жена не сомкнула глаз, прислушиваясь к шорохам. Стрельба утихла, голоса на улице замерли. Ночь тянулась бесконечно долго, казалось, утро никогда не наступит. Но едва забрезжил рассвет, как Постышева пружиной снесло с кровати. Он выглянул в окно и ужаснулся: дом окружен японскими солдатами. Екнуло сердце, — по-видимому, не выбраться ему с женой, а на милость врагу он не сдастся. Одна мысль обгоняла другую, они переплетались, мешали принять то решение, которое могло спасти жизнь. «Буду бороться, — решил он наконец про себя, — но если окажусь побежденным, то первую пулю пущу жене, а вторую себе. И так, чтобы никому из нас не мучиться».

На лестнице раздались шаги, слышно было, как стучали железные подковки на сапогах о каменные ступени. В дверь постучали, потом забарабанили кулаками. Постышев с женой притаились. И снова стук подковок — непрошеные гости спустились по лестнице. Прошло несколько минут, и снова стук подковок, и стук в дверь, и удары ломом. Спасенье пришло неожиданно: с улицы кто-то закричал гортанным голосом. Японцев ветром сдуло со двора, а во дворе уже суетились партизаны.

— Бежим! — крикнул Постышев и, схватив жену за руку, потащил на улицу. — Скорей в лазарет Красного Креста.

Лазарет был объят огнем. Если не спасти раненых, они сгорят. Именно в эту минуту пришло правильное решение, а вместе с ним и прилив сил. Павел Петрович схватил с тумбочки марлю и перевязал свой левый глаз. Потом он разорвал полотенце пополам, вычертил красным карандашом крест и обвязал рукава жене и себе.

— Будем таскать кровати с ранеными на улицу! — строго приказал он суетившимся санитарам и няням.

Все понесли. Несли мимо японских солдат, белогвардейских офицеров, шли, надрываясь от тяжести, спотыкались, но никому не пришло в голову остановить их. Оставив раненых в безопасном месте, Постышев с женой юркнули в подворотню и через дворы добрались до Амура.

— Вернись к маме, — попросил он, не в силах смотреть на жену, выбившуюся из сил.

— Нет, — прошептала она, — умру с тобой, но в город не вернусь.

Много лет спустя Постышев, вспоминая эти тяжелые минуты, никогда не жалел, что пришлось обмануть жену. «Иначе нельзя было. Мною владело непреодолимое желание спасти две жизни: жены и будущего ребенка».

— Я смертельно голоден, — неожиданно произнес он. — Не дойду до реки. Умоляю тебя, постучись в любой дом, попроси хлеба.

Жена покорно пошла. Постышев посмотрел ей вслед, шепча доброе напутствие, потом спустился по крутому обрыву, взошел на лед и, проваливаясь в маленьких прорубях, с трудом добрался до другого берега, где нашел партизан.

Над Владивостоком опустился вечер. Лимонов неугомонно шмыгал по комнатам Военного совета, но Лазо он не встречал. В сутолоке никто не поинтересовался спросить у него, кто он и зачем пришел. Устав от тщетных поисков, Лимонов направился в ресторан «Золотой Рог» и у входа неожиданно столкнулся с тем, кого так заинтересованно искал. Навстречу ему шел Лазо в сопровождении Сибирцева и Луцкого. Лимонов незаметно последовал за ними.

Лазо с товарищами свернули на Полтавскую улицу и вошли в дом, где помещался один из отделов Военного совета — следственная комиссия, ведавшая внутренней охраной и пограничными пунктами.

Повременив, Лимонов открыл дверь. Стоявший на посту солдат остановил его.

— Куда?

— Меня преследуют японцы. Спрячь меня!

— Сюда вход воспрещен, — ответил солдат.

Лимонов бросился бежать в японское консульство. Он долго звонил. Наконец ему открыли. На пороге стоял швейцар в ливрее.

— Мне срочно нужен полковник Катамуро.

Швейцар захлопнул перед ним дверь.

Лимонов остался на улице. «Из-за этого идиота я все прозеваю», — нервничал он и снова позвонил, но за дверью было тихо. Он собрался уйти, но дверь отворилась. Вышел маленький японец.

— Вы понимаете по-русски? — спросил Лимонов.

— Да!

— Лазо в моих руках. Мне нужен полковник Катамуро. Где его найти?

— Посидите здесь, — живо ответил японец и скрылся в одной из комнат.

Вскоре у консульства остановился грузовой автомобиль. Из кабины вышел Катамуро.

— Господин полковник, — бросился к нему Лимонов, — надо спешить… Я знаю, где Лазо.

Катамуро ловко вскочил в кузов, где сидели вооруженные солдаты, успев крикнуть Лимонову:

— Садитесь с шофером!

Автомобиль остановился на углу, и Катамуро в сопровождении Лимонова и японских солдат направился в следственную комиссию. Их остановил часовой. Стоявший рядом караульный начальник попросил японцев подождать и поспешил к Лазо.

— Товарищ Лазо, — доложил он, — к нам явились японцы. Что прикажете делать?

— Пропустить!

Японцы вошли. Лимонов, приблизившись к Лазо, моргнул Катамуро.

— Приказываю сдать оружие! — приказал полковник.

Лазо, Сибирцев и Луцкий сняли с себя кобуры и отдали их Катамуро.

— Кто вы? — спросил полковник у Лазо.

— Взводный командир первой роты тридцать пятого полка.

— Фамилия?

— Козленко.

— А ваша?

— Сибирцев.

— Ваша?

— Луцкий.

— Почему вы часто бывали в Военном совете, господин Козленко?

— Я политический уполномоченный тридцать пятого полка.

— Как вы попали сюда?

— Я ужинал в ресторане «Золотой Рог». Выйдя оттуда, я попал под обстрел. Зная, что здесь русский караул, я зашел сюда.

— По приказу командующего генерала Оой вы все арестованы.

Лазо, Сибирцева и Луцкого вывели на улицу и усадили в кузов автомобиля.

Стояла черная, непроглядная ночь.

В порту на кораблях били склянки — двенадцать часов. С моря налетел страшный порыв ветра. Молния рассекла небо, озарила мохнатые тучи. Как орудийный выстрел, загрохотал гром. Брызнул дождь.

Больше Лазо никто не видал…

В дешевой кофейне на окраине Харбина одиноко сидел за столиком плохо одетый человек неопределенного возраста: лицо молодое, но седой как лунь.

В кофейню вошли два советских железнодорожника. Хозяин, увидев гостей, вышел из-за стойки и сам принял у них заказ.

— Пожалуйста, господа-товарищи, говорите по-русски. Я все отлично понимаю.

Позавтракав, железнодорожники собрались уйти, но к ним без приглашения подсел седой человек.

— Давно, братцы, из России?

— Три часа, — шутливо сказал один из железнодорожников. — А вы давно здесь?

— Второй год.

— Удрали, папаша? Красных испугались?

— Нет, братцы, совсем другое.

Седой обернулся и, убедившись, что никто не подслушивает, продолжал вполголоса:

— Я маневровый машинист депо станции Муравьево-Амурская.

— Как же вы сюда попали, папаша?

— Ровесник я вам, а не папаша. Не смотрите, что я весь седой, — он провел рукой по волосам, — и похож на оборванца. В такой робе я и на паровоз не приходил, а теперь — нужда. Дайте, братцы, закурить! — Он повременил и, как бы подыскивая слова, продолжал: — В прошлом году, в апреле, когда у нас на станции хозяйничали японцы, поставили мы с помощником паровоз под воду, а сами — в холодок. Старый я приморец, но в апреле такой жары не помню. Смотрим — идет из Владивостока пассажирский поезд, а сзади у него японская почтовая теплушка болтается. Остановился поезд, японцы спрыгнули, с ними заклятый враг есаул Бочкарев. Отцепили они теплушку и вытащили из нее мешки. А поезд пошел дальше. «Патроны, думаю, привезли». Японцы увидели мой паровоз — и к нему. Испугались мы с помощником, отбежали в сторону и спрятались на путях за порожняком. Приволокли японцы мешки к паровозу и бросили, а в мешках кто-то ворочается. Развязали японцы один мешок, а в нем Лазо! Наш приморский командующий…

Седой умолк, словно вторично переживал ужас виденного.

— Рассказывай дальше, папаша, рассказывай!