— Говорят, — сказал Назарчук, — что он выманил у Гадалова десять тысяч рублей.

Эта весть дошла и до купца. Разозленный обманом Сотникова, он приехал к нему на квартиру и пригрозил:

— Я тебя в порошок сотру. Жулик ты, а не офицер. Картежник! Грабитель!

У Сотникова хмель сразу вылетел из головы. Он поднялся со стула и заплетающимся языком сказал:

— Я не позволю купчишке кричать на меня, казачьего офицера.

Гадалов схватил за край скатерть, потянул ее к себе. На пол со звоном полетели бокалы с недопитым вином, бутылки, тарелки.

— Погоди, — кипел он от бешенства, — я на тебя в суд подам, в тюрьму посажу за аферу, — и выбежал на улицу.

Протрезвившись, Сотников поехал просить у Гадалова прощения.

— Виноват, Савва Матвеевич, — молил он купца, — бес попутал. Клянусь, что я со своим дивизионом разгоню Совет и сам приведу к вам Лазо.

— Хорошо, — согласился купец, — даю тебе три дня срока.

Казаки чистили лошадей. Сотников пообещал дать всем отпуск на побывку, если они разгромят Совет. По принятому Сотниковым плану дивизион должен был окружить городскую думу, обезоружить красногвардейцев и арестовать исполком Совета.

В полдень Сотников вышел на улицу. Ему подвели коня. Ухватившись за луку, он, обрюзгший за последние месяцы от безделья и непомерного пьянства, с трудом поднялся на стремени и перебросил ногу через седло.

К нему подъехал есаул.

— Ваше благородие, прикажете затянуть песню?

— Отставить! — отмахнулся командир дивизиона. — Сначала захватим зачинщиков.

Покачиваясь в седлах, казаки двинулись к городу. Никто из них не знал, что казак первого эскадрона Степан Безуглов тайком встречается с Назарчуком, рассказывает ему о настроениях в дивизионе, о ссоре купца Гадалова с командиром Сотниковым и готовящемся нападении на Совет. Степан был родом из бедных даурских казаков. Когда началась война, он заложил все, что мог, распродал последний скарб и купил коня. Жена его и пятилетний сынишка остались без куска хлеба, на произвол судьбы. Домой он писем не слал потому, что жена не знала грамоты, и по той же причине не получал. С Назарчуком он познакомился на базаре, и солдат сумел подобрать ключ к его сердцу. Степан заслушивался рассказами Назарчука про то, как солдатам свободно живется с Лазо, как они любят его, как в деревнях начался раздел земли и повсюду идет война бедняков с богатеями.

— Слушай, солдат, — сказал как-то Безуглов, — может, мне податься к вам? Не выйдет с конем — приду пеший.

— Успеешь, Степан, — отговаривал Назарчук, — когда ни придешь, — примем, как брата. А сейчас лучше оставайся в дивизионе как бы вроде нашего разведчика.

— Ры-сью! — протяжно скомандовал Сотников, приподнявшись на стременах и обернувшись к казакам.

Неожиданно просвистели два снаряда и разорвались позади дивизиона. Ряды казаков смешались. Кто-то выпал из седла, и конь без седока бросился в сторону. Сотников испуганно поскакал к задним рядам. Со стороны загремели винтовочные выстрелы. На дороге показались цепи красногвардейцев с ружьями наперевес. Казаки дрогнули, повернули коней и ускакали, даже не подобрав убитых.

Через несколько дней в город пришел Степан Безуглов. Назарчук повел его к Лазо.

— Здравствуй, казак! — встретил его ласково Лазо и протянул руку. — Не жалей, что потерял худого коня, зато нашел друзей, которые помогут тебе и твоей семье стать на ноги и вольготно зажить.

— Спасибо, ваше благородие! — поклонился Безуглов.

Назарчук от удивления раскрыл рот.

— У нас чинопочитание отменено, — объяснил он, — мы друг друга называем товарищами. Ты вот товарищ Безуглов, а это вот товарищ Лазо. Ясно тебе?

— Ясно!

— Расскажи, где оставил дивизион? — спросил Лазо.

Степан, обрадованный приемом, охотно заговорил:

— Дивизион потерял шестнадцать человек. — Улыбнувшись, он добавил: — А со мной семнадцать. Сейчас дивизион за Енисеем, сказывали — пойдет на Минусинск. К командиру купец приезжал с дочерью, распекал его.

— Что казаки говорят? — перебил Лазо.

— Домой хотят податься… Боятся красных.

— Ну, спасибо тебе, товарищ Безуглов. А теперь иди с Назарчуком, он тебя накормит.

В первые дни ноября ударили морозы. С реки дул студеный, колючий ветер. Шаря по немощеным мостовым, он поднимал тучи песка, забивал ими щели, заносил через пороги в лавки и дома.

Ждали первого снега, чтобы согрелась земля на полях, чтобы примялся на улицах песок.

Степана Безуглова зачислили в первый взвод, и он часто дежурил связным на телеграфе.

— Ну как, казак, — спросил Назарчук, повстречав его на улице, — и без коня обходишься?

— Я ведь за него последние деньжата отдал. А казак без коня, что девка без косы.

— Не горюй, Степан, — подбодрил его Назарчук, — придет время — я сам тебе коня подарю.

— Подаришь! Не кидай пустых слов на ветер.

— Вот увидишь.

Безуглов иногда задумывался: стоило ли ему бежать из дивизиона? Может, казаки уже разъехались по станицам, а его коня Сотников продал кому-нибудь. Не вечно же бегать в Совет с депешами, которые дает ему Семибратов и всякий раз наказывает: «Самому Лазо в руки отдай». Придет время, когда все отвоюются, а ему, Степану, не на чем будет до станицы добраться.

Назарчук понял думы казака. Он похлопал его по плечу и добавил:

— Не веришь мне, как солдату, — поверь, как большевику.

Безуглов не ответил. В этот день Семибратов уже восемь раз гнал его с депешами в Совет.

— Умаялся? — спросил участливо Семибратов, подавая Степану девятую телеграмму.

— Дал бы сразу все, а то гонишь каждые полчаса. Ноги дюже притомились.

Возвратившись в девятый раз, Безуглов увидел, что Семибратов проворно наклеивает новую ленту.

— Опять идти? — покорно спросил Степан.

— Сам побегу, а ты побудь тут, не уходи.

Он накинул на себя пальто и выбежал из аппаратной.

— Слава тебе господи! — сказал ему вслед Безуглов, устраиваясь на лавочке. — Дал передохнуть, сознательный.

Семибратов бежал. Он тяжело дышал, приходилось часто останавливаться. Голова кружилась от усталости, но Алексей Алексеевич был счастлив как никогда. Именно сейчас с зажатой в руке важнейшей депешей, содержание которой его так радостно взволновало, Семибратов почувствовал правоту слов Лазо.

Часовой знал Семибратова в лицо и пропустил его.

— Сергей Георгиевич! — крикнул он из последних сил и тяжело повалился в кресло, стоявшее у стола.

— Что случилось? — встревоженно спросил Лазо.

— Большевики… Вот депеша!

Лазо, крикнув Назарчуку: «Дай ему воды», стал торопливо читать вслух:

— «Воззвание Второго Всероссийского съезда Советов. Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки…»

Семибратов отпил глоток воды и пришел в себя.

— Как самочувствие, Алексей Алексеевич? — спросил Лазо.

— Надо бежать обратно на телеграф. Петроград предупредил, что передаст решение съезда о сформировании нового правительства и декреты о мире и земле.

В эту минуту в комнату вбежал Степан Безуглов. Кубанка у него сползла на затылок.

— Что, казак? — удивился Семибратов. — Я ведь сказал тебе не уходить.

— Читай, товарищ Лазо, — произнес Степан и протянул ему телеграмму. — На телеграфе сказывали, очень важная.

Лазо пробежал глазами депешу и громко сказал:

— Сформировано Советское правительство — Совет Народных Комиссаров. Председателем Совнаркома избран Владимир Ильич Ульянов-Ленин.

Полковник Толстов, забившись в угол теплушки, никем не узнанный доехал до Иркутска. Только на самой станции его задержал патруль.

— Документик! — развязно предложил ему юный прапорщик, небрежно помахивая перед носом перчаткой.