— Почему вы с ней расстались?

— Я точно не помню. Редкий момент добродетели и самопожертвования. Она мне слишком нравилась. Я тогда был плохим мальчишкой, а она была слишком особенной, чтобы путаться с ней, как с другими. Может быть, странная — более подходящее слово. Немножко не от мира сего, слишком зависимая. Я знал, что она хрупкая и не хотел использовать шанс.

Я предпочитал безбашенных. Ни ответственности, ни сожалений.

— Ваши родители знали о том, что здесь происходило?

— Кто знает? Я не уверен. Они были сторонниками моральной школы «мальчишки всегда будут мальчишками». Любая девчонка, которая связывалась с нами, заслуживала того, что получала. Они никогда не говорили этого прямо, но таким был настрой. Мою маму больше заботило то, чтобы быть всеобщей подругой. Установи ограничения для ребенка, и тебя ждет конфликт. Она любила нас без оглядки, что, по ее мнению, означало полное отсутствие запретов. Легче разрешать все, вы понимаете, о чем я? Это все было частью той болтовни шестидесятых, «чувствуй себя хорошо» и т. д. Оглядываясь назад, я вижу, как сильно, должно быть, действовала на нее ее болезнь. Она не хотела быть занозой, неразрешающим родителем. Она должна была знать, что ее дни сочтены, хотя прожила намного дольше, чем большинство. В те дни уже делали химиотерапию и радиацию, но это было так плохо рассчитано, что они, возможно, убили больше людей, чем вылечили. У них просто не было технологии, или опыта в лечении. Сейчас все по-другому, когда у тебя есть реальный шанс выжить. Для нее последняя пара лет была настоящим адом.

— Это должно было быть тяжело для вас.

— Настоящая агония. Я больше других детей был связан с ней. Не спрашивайте, почему, но Донован, Беннет и Джек были связаны с отцом, а я был маминым любимчиком. Я сходил с ума, глядя, как она умирает. Она угасала и испытывала боль, спускалась вниз, и я знал, что это ее последнее путешествие.

— Вы были с ней, когда она умерла?

— Да. Я был. Больше никого не было. Я уже забыл, где все были. В тот день я сидел в ее комнате часами. Почти все время она спала. Ее так накачали морфином, что она еле могла бодрствовать. Я сам устал и положил голову на кровать. В какой-то момент она протянула руку и положила ее на мою шею. Я коснулся ее пальцев, и ее уже не было, просто вот так.

Так тихо. Я не шевелился целый час.

Я просто сидел у кровати, наклонившись, отвернувшись от нее и зарывшись лицом в простыни. Я думал, может быть, если я не буду смотреть, она вернется назад, как будто она где-то поблизости и может вернуться в свое тело, пока никто не заметил, что она ушла.

— Что случилось с той девушкой, с которой вы расстались?

— С Пэтти? Понятия не имею. Я однажды написал ей, но она не ответила. Я часто о ней думал, но кто знает, где она сейчас и что с ней случилось.

Это была наверное, лучшая вещь, которую я сделал, особенно тогда. Каким я был ублюдком. Мне трудно даже представить. Как будто это делал кто-то другой.

— Но теперь вы хороший человек.

Он помотал головой.

— Я не думаю о себе как о хорошем, но иногда, думаю, я близок к тому, чтобы стать настоящим.

Мы оставили за собой бассейн, двигаясь к освещенному солнцем газону, где я смотрела, как Джек отрабатывает свои удары по мячам для гольфа. Мы находились на террасе ниже дома, тень надвинулась на нас, когда мы пересекли газон.

— Как вы себя чувствуете? Кажется, вы успокоились.

— Все будет в порядке, когда они появятся. Вы знаете, как бывает. Ваши фантазии всегда страшней реальности.

— Что вы себе представляете?

Он улыбнулся.

— Понятия не имею.

— Ну, что бы то ни было, я надеюсь, что вы получите то, что вам нужно.

— Я тоже, но, если подумать, какая разница? Вы не можете спрятаться от Бога, и это главное.

Долгое время я шел не той дорогой, но теперь я изменился и возвращаюсь другим путем.

Где-то я встречусь со своим прошлым и заключу мир.

К этому времени мы снова вышли к передней части дома.

— Я лучше поеду. Дайте мне знать, как идут дела.

— Все будет в порядке.

— Вне сомнения, но мне будет любопытно.

Сев в машину и повернув ключ зажигания, я видела, как он шел к двери со своим рюкзаком.

Я помахала, проезжая мимо, и еще видела его в зеркало. Развернулась, и он пропал из вида.

Сейчас больно вспоминать об этом. Гай Малек был обречен, и я доставила его прямо в руки врага. Проезжая через ворота, я увидела приближающуюся машину. За рулем был Беннет.

Я вежливо улыбнулась и помахала. Он окинул меня взглядом и отвернулся.

В десять часов утра в понедельник я получила звонок, который должен был явиться предупреждением. Оглядываясь назад, я вижу, что с этого момента неприятности начали накапливаться с невероятной скоростью.

Я вышла поздно и как раз закрывала калитку, когда услышала телефонный звонок в своей квартире. Я быстро развернулась, протрусила по дорожке и завернула за угол. Отперла дверь, распахнула ее второпях, отбросила в сторону куртку и сумку. Я схватила трубку на четвертом звонке, наполовину ожидая ошибку или рыночный опрос, после того, как я приложила столько усилий.

— Алло?

— Кинси. Это Донован.

— А, привет! Как дела? Уф! Извините, мне надо отдышаться. Я уже вышла и мне пришлось бежать к телефону.

Видимо, он был не в настроении для веселой болтовни. Он сразу перешел к делу.

— Вы общались с прессой?

Я не ожидала, что он начнет обсуждать такую тему в такой час, да и в любой другой. Я ощущала лохматый вопросительный знак над своей головой, пока пыталась понять, о чем он собственно, говорит.

— Конечно нет. На какую тему?

— Нам позвонили из «Диспэтч» около часа назад. Кто-то сообщил репортеру о возвращении Гая.

— Правда? Это странно. Зачем?

Я знаю, что «Санта-Тереза Диспэтч» иногда ищет темы, заслуживающие внимания, для местных новостей, но возвращение Гая не казалось сенсацией. Кому какое дело, кроме семьи?

— Они думают, что народ это заинтересует. Скандал в богатой семье. Вы знаете курс, я уверен. Бедный ремонтный рабочий из Марселлы вдруг узнает, что он миллионер и возвращается домой за деньгами. Это лучше, чем лотерея, учитывая личную историю Гая, как вы прекрасно знаете.

— Что вы имеете в виду, как я прекрасно знаю? Я никогда не говорила прессе ни слова. Я бы не стала этого делать.

— Кто еще знал об этом? Никто из семьи не стал бы обнародовать такую историю. Это деликатная тема. Последнее, что нам нужно, это публичность. Мы пытаемся наладить хоть какое-то взаимопонимание, а телефон не перестает звонить.

— Не понимаю. Кто звонит?

— Кто только ни звонит, — сказал он раздраженно.

— От местных газет до «Л.А. Таймс». Думаю, одна из радиостанций тоже прослышала об этом. Все пойдет по проводам, и мы глазом моргнуть не успеем, как увидим у дверей шесть групп репортеров с камерами.

— Донован, я клянусь. Если кто-то проболтался, то это не я.

— Ну, кто-то это сделал, и вы единственная, кому это выгодно.

— Мне? Какой в этом смысл? Какая мне выгода от истории о Гае?

— Репортер, который звонил, упомянул вас по имени. Он знал, что вас наняли и интересовался, как вам удалось найти Гая после стольких лет. Он был настолько мил, что рассказал, что собирается разыгрывать эту карту: «Местный частный детектив находит наследника, пропавшего восемнадцать лет назад». Для вас это лучшая реклама.

— Донован, перестаньте. Это просто смешно. Я никогда не болтаю о делах клиентов, ни при каких обстоятельствах. Мне не нужна реклама. У меня и так полно работы.

Это было не совсем правдой, но ему не нужно было об этом знать. Главным было то, что я никогда не дала бы прессе информацию о клиенте. У меня была репутация, чтобы защищать.

Кроме этических принципов, это не та профессия, где вы хотите стать известным. Большинство работающих детективов ведут скромную жизнь. Анонимность всегда предпочтительна, особенно, если вам приходится, как мне, иногда использовать маленькие хитрости и уловки. Если вы представляетесь как работник, снимающий показания счетчиков, или курьер из цветочного магазина, вам не нужно, чтобы публика была осведомлена о вашей реальной личности.