— Я только возьму жакет, — сказала Кристи, когда мы пересекали фойе. Она подошла к шкафу, вытащила темный шерстяной жакет и мы вышли в вечерний воздух.

Температура упала, и влага, казалось, поднялсь от выложенной булыжником дорожки. Снаружи горели огни, но освещение было плохим. Я видела смутные очертания своей машины, припаркованной в дальнем конце двора, и мы шли к ней. Свет из окон отбрасывал усеченные желтые панели на дорожку перед нами. В гостиной три братца Малека, вполне вероятно, уже перешли на кулачный бой.

— Спасибо, что увели меня оттуда.

— Мне жаль, что вам пришлось это увидеть, — сказала Кристи. Она засунула руки в карманы.

— Это продолжается все время и сводит меня с ума. Как будто живешь в центре детсадовской кучи-малы. Им всем по три года. Они до сих пор дерутся из-за игрушечного грузовика. Напряжение в этом доме почти все время невероятное.

— И то, что Беннет пьет, вряд ли помогает.

— Не только это. Я выходила замуж, думая, что стану частью любящей семьи. У меня никогда не было братьев, и мне нравилась эта идея. Поначалу они казались близкими. Они меня обманули. Наверное, я должна была понять, что когда трое взрослых мужчин до сих пор живут вместе под папочкиной крышей, это не свидетельствует о психическом здоровье, но что я знала? Моя семья была такой неблагополучной, что я бы не распознала здоровую семью, даже если бы она прыгнула и укусила меня. Я хотела детей. Кажется, я их получила, — заметила она с сарказмом.

— Ненавижу сидеть и смотреть на перебранки этих «мальчиков». Я ничего не могу поделать. Вы еще не видели их в деле. Они ругаются абсолютно из-за всего. По любому вопросу они моментально занимают в корне различные позиции. Потом формируют временные коалиции.

Один день это Донован и Джек против Беннета. На следующий день Беннет и Джек организуют команду против Донована. Лояльность меняется в зависимости от темы, но согласия нет никогда. Никакого намека на один за всех и все за одного. Каждый хочет быть правым и каждый чувствует себя непонятым.

— Как хорошо, что я сирота.

— Согласна с вами в этом. — Она улыбнулась. — А может быть, меня раздражает то, что никто из них никогда не оказывается на моей стороне. Я живу с постоянной болью в желудке.

— У вас нет детей?

— Пока нет. Кажется, я не могу забеременеть в этой атмосфере. Мне скоро будет сорок, так что, если вскоре чего-нибудь не произойдет, будет слишком поздно.

— Я думала, в наши дни женщины рожают и в пятьдесят.

— Только не я. Жизнь и так тяжела. Я имею в виду, какой ребенок захочет прийти в такой дом? Это отвратительно.

— Почему вы здесь остаетесь?

— Кто сказал, что я останусь? Я сказала Доновану осенью: «Еще один круг, приятель, и меня здесь не будет.» И что происходит? Бадер взял и умер. Я не могла уйти, когда все так плохо. Кроме того, наверное, у меня есть смутная надежда, что все как-то наладится.

— Уверена, что то, что я нашла Гая, должно помочь.

— Не знаю. По крайней мере, теперь эти трое объединятся против него. Это может быть единственная вещь, по поводу которой они согласны.

Я посмотрела на освещенные окна гостиной.

— Вы называете это согласием?

— О, они к этому придут. Ничего так не объединяет войска, как общий враг. По правде, мне жаль Гая. Они протащат его через чистилище, если у них будет шанс, а из того, что вы сказали, он лучший из всех.

— Донован, кажется, тоже ничего, — сказала я.

— Ха. Я тоже так думала. Он демонстрирует хороший фасад, но это все. Он научился функционировать в мире бизнеса и приобрел капельку лоска. Уверена, что никто этого не сказал, но я знаю, что ваша работа произвела на них впечатление.

— Ну, я благодарна, но сейчас этим людям не нужен частный детектив.

— Им нужен судья на ринге, — засмеялась Кристи.

— Таша не сделала вам ничего хорошего, втравив в это дело. Извините, что вам пришлось увидеть их в наихудшем виде. Но теперь вы можете понять, с чем я должна жить.

— Ничего страшного. Дело закончено.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я села за руль, дав машине разогреться несколько минут.

Остаток напряжения заставил меня дрожать от холода, и по дороге домой я включила обогрев своего «Фольксвагена» на максимум. Результатом был тоненький язычок тепла, который лизал мои туфли. Остальная часть меня замерзала, хлопковая водолазка и шерстяной блейзер не помогали. Свернув на свою улицу, я подумывала, не поужинать ли мне у Рози. В коктейльный час у Малеков мне не удалось съесть ничего, кроме оливки с косточкой. Я представляла себе роскошные бутерброды, которые я могла бы съесть вместо ужина, но урчание в животе делало сырный соус не таким аппетитным.

В глубине души я знала, что избегаю возвращаться в пустую квартиру. Лучше сейчас, чем позже. Потом будет только хуже.

Я поставила машину ближе к углу и вернулась к подъездной дорожке Генри. С берега надвигался густой туман, и меня подбодрило то, что я оставила включенным свет в гостиной. По крайней мере, вход в собственную квартиру не будет казаться похожим на взлом. Я прошла через скрипучую калитку, с ключом наготове, отперла дверь и бросила сумку на кухонный стол.

Услышала спускаемую воду в туалете, и волна страха окатила меня. Дверь ванной открылась, и появился Роберт Диц, такой же удивленный, как и я.

— Я не слышал, как ты вошла. Я забыл вернуть тебе ключ.

— Что ты здесь делаешь? Я думала, ты уехал.

— Я доехал до Санта-Марии, и вынужден был вернуться. Я проехал пол-улицы и уже скучал по тебе, как сумасшедший. Я не хочу, чтобы мы расстались так плохо.

Я почувствовала боль в груди, что-то хрупкое и острое, что заставило меня сделать глубокий вдох.

— Я не вижу, как можно разрешить наши противоречия.

— Мы можем быть друзьями и так. Мы можем?

— Откуда я знаю?

Я пыталась закрыться, но у меня не получалось. Я чувствовала необъяснимое желание поплакать о чем-нибудь. Обычно так действуют прощания, чувствительные моменты в фильмах, сопровождаемые музыкой и разрывающие вам сердце. Молчание между нами было таким же болезненным.

— Ты уже ужинала?

— Я еще не решила. Я только что была на коктейле у Малеков, — сказала я слабым голосом.

Слова звучали странно, и мне хотелось погладить себя по груди, чтобы успокоиться. Я могла бы справиться с ситуацией, если бы он не вернулся. День был тяжелым, но я бы выжила.

— Хочешь поговорить?

Я помотала головой, не доверяя своему голосу.

— Тогда что? Ты решай. Я сделаю все, что ты хочешь.

Я отвела взгляд, раздумывая о пугающем риске интимности, возможности потери, нежной боли, подразумеваемой при любой связи между двумя созданиями — людьми, или животными, какая разница? Во мне всегда сражались между собой инстинкт самосохранения и потребность в любви. Моя осторожность была как стена, которую я построила для собственной безопасности. Но безопасность — это иллюзия, и риск испытывать слишком сильные чувства не хуже, чем риск быть совсем бесчувственной. Я посмотрела на Дица и увидела свою боль, отраженную в его глазах.

Он сказал — Иди сюда, — и сделал жест рукой, приглашая подойти ближе. Я пересекла комнату. Диц прислонился ко мне, как лестница, забытая вором.

Колено Дица было таким распухшим и болезненным, что он не смог подняться оп лестнице, так что мы разложили диван. Я принесла сверху постель. Мы выключили лампу и залезли голые под одеяло, как полярные медведи в пещеру. Мы занимались любовью в пухлом иглу из одеяла, а вокруг уличный свет струился через окно-иллюминатор, как лунный свет на снегу. Долгое время я просто впитывала его запах, волос и кожи, вслепую прокладывая свой путь по всем поверхностям его тела. От его тепла оттаяли мои застывшие члены. Я чувствовала себя как змея, свернувшаяся на солнышке, согретая до глубины после долгой суровой зимы. Я помнила его после наших трех месяцев вместе — его лицо, жалобные звуки, которые он издавал. Что я забыла, это тлеющий огонь, который он разбудил во мне.