— А где Ричард? — спросила она, когда лакей впустил их в холл. Лакей, как и все остальные в этом доме, был посвящен в тайную деятельность ее брата. Непроверенных людей в Селвик-Холл не нанимали. Ошибка в оценке могла стать роковой. Ведь послужила же причиной гибели одного из ближайших друзей брата француженка-агент, выдававшая себя за горничную. — Он меня больше не любит?

— О, он сейчас подойдет, — сказала Амели, помогая Генриетте снять шляпку и шаль. — Он следит за установкой мишеней и креплений для лазания по стенам, намеченного на субботу. Ты не поверишь, какие чудесные развлечения мы запланировали!

Мишени? Лазание по стенам? Звучало устрашающе. Пострелять по мишеням Генриетта не отказалась бы — более того, имелась одна конкретная большая светловолосая мишень, по которой она дала бы залп немедленно, — но лазание по стенам? Она на дерево-то не залезет. А у него есть ветки.

Отбросив мысли о физических упражнениях, Генриетта вклинилась в словесный поток Амели, надеясь выяснить то, что ее действительно интересовало.

— Кто еще приедет на субботу и воскресенье?

Амели бросила вселяющие тревогу разъяснения о стенах и металлических штырях.

— Миссис Кэткарт, — она назвала пышную жизнерадостную вдову средних лет, которая начала выезжать в свет одновременно с леди Аппингтон, в годы мифической юности последней, — и мисс Грей…

— Мисс кто?

— Грей, — повторила Амели, заводя Генриетту в одну из малых гостиных в передней части дома. — Она служила гувернанткой. Еще близнецы Толмондели… я знаю, что с мозгами у них не очень, но Ричард носится с идеей об агентах-близнецах.

— И это все? — постаралась не показать разочарования Генриетта. Не братьев Толмондели, фамилия которых по таинственным законам по-английски произносилась как «Фрамли», имела она в виду.

— Джефф должен подъехать, но его, конечно, задержали. — Амели закатила глаза. — Догадайся кто? Ну и, разумеется, Майлз.

— Разумеется, — эхом откликнулась Генриетта, плюхаясь на синий полосатый диван. — Его еще нет?

— Майлза? — Амели пришлось на мгновение призадуматься. — Пока нет. Он должен был приехать несколько часов назад. Ричард хотел, чтобы тот помог ему с веревочными петлями.

Веревочные петли? Об этом Генриетте не хотелось даже и думать. Разве подготовка шпионов — это не тренировка ума, включающая логические рассуждения? С рассуждениями она справилась бы; веревки же — совсем другое дело.

— А чай есть? — с надеждой спросила она.

— Нет, но я могу попросить принести, — ответила Амели. — Кухарка и печенья даст. Ты ела что-нибудь?

— Мы немного перекусили в «Борзой», пока ждали новый экипаж.

— Хорошо. Остальные приедут завтра утром, как раз к семинару но географии Франции. Тебе известно, что Ричард знает более пятнадцати маршрутов до Кале? После этого я буду учить всех вас тамошним диалектам. Мой любимый — марсельской торговки рыбой.

— Марсельской торговки рыбой? — откликнулась Генриетта, с тоской глядя на дверь в надежде на появление подноса с чаем.

— В этой роли приходится много вопить, — с энтузиазмом объяснила Амели, но оборвала себя и добавила: — Хотя запах ужасен. О Стайлз! Чай для леди Генриетты?

Генриетта поняла, почему Амели закончила вопросом. Дворецкий Ричарда, без сомнения, уже проникся духом воскресных мероприятий. Он успел облачиться в полосатую фуфайку и черный берет и повесил на шею пахучее ожерелье из лука. Походил он на человека, готового треснуть тебя по голове бутылкой бордо в грубой приморской таверне, а не принести чайный поднос.

— Эсли это быть восмошно, мадам, — прошипел он с непонятным акцентом, который не разобрал бы и самый французистый из французов, понадежнее закинул за плечо связку лука и вышел.

Генриетта недоуменно уставилась на Амели, и обе они расхохотались. Идея принять в Лигу Пурпурной Горечавки безработного актера казалась Ричарду прекрасной до того момента, когда он понял, что существует одно маленькое препятствие. Стайлзу было очень трудно отделить роль от реальности. Иногда это срабатывало на руку Ричарду, но крайне сложно было понять, кем будет Стайлз в следующий момент. Он явно тяготел к трагическим шекспировским героям античного типа. Был у него краткий, но удручающий макбетовский период, когда к чаю он приносил хаггис[40] и играл на волынке в самые неурочные ночные часы.

— Даже с луком — это шаг вперед по сравнению с последним его воплощением, — бодро заметила Амели.

— Не знаю, — задумчиво сказала Генриетта. — Пират мне, пожалуй, понравился. И попугай был славный.

— О нет, ты последнего не видела… целых две недели он был разбойником с большой дороги. Он развесил по всему дому объявления о разыскиваемых преступниках и называл себя не иначе как Серебряной Тенью.

— Почему Серебряной?

— Тогда у него еще не отросли крашенные под седину волосы после роли восьмидесятилетнего старика. Мы бы так не возражали, если б он постоянно не требовал у нас жизнь или кошелек. Хотя, — большие голубые глаза Амели заблестели при воспоминании, — это очистило дом от гостей на время нашего медового месяца.

Генриетта обожала свою невестку и брата и сделала все от нее зависящее, чтобы облегчить их бракосочетание (поскольку Ричард, разумеется, чуть все не загубил), но в нынешнем настроении ей меньше всего хотелось думать о медовых месяцах. После неистового восторга пятницы роман Генриетты быстро принял невеселый оборот.

В субботу Генриетта надела платье, которое больше всего ей шло, красиво уселась на диванчике в малой столовой и стала ждать визита Майлза. В течение бессонной ночи, проведенной в основном в восторженных переживаниях по поводу поцелуя, Генриетта изучила советы Амели по технике шпионажа и составила всеобъемлющий план, как припереть к стенке Вона и накрыть его шпионскую сеть. Она знала, поначалу с Майлзом придется трудно — он имел обыкновение перестраховываться во всем, что касалось ее, — но Генриетта не сомневалась, что уговорить его удастся. Затем, быть может, прогулка в парке среди душистых весенних цветов, под руку с Майлзом, который будет томно читать стихи… ну ладно, может, и не стихи. Да и вообще Майлз нравится ей такой как есть, даже если разговаривать он будет больше о лошадях, чем о героических двустишиях.

Возникла всего одна маленькая проблема. Майлз не появился.

Майлз не появился в субботу, не появился он и в воскресенье, и в понедельник тоже, хотя Генриетта благоразумно отказалась от целого дня хождения по магазинам на том основании, что Майлз придет именно во время ее отсутствия. Он не пришел.

— Вы уверены, что никто не приходил? — чуточку пронзительно спросила Генриетта Уинтропа. Все же прошло три дня. — Возможно, кто-то подходил к двери и ушел, а вы не увидели? Вы совершенно уверены?

Уинтроп был совершенно уверен.

К среде осталось только одно возможное объяснение: Майлз заболел. И пусть только попробует серьезно не заболеть. Генриетта отправила свою служанку Энни, которая приходилась Майлзовой миссис Мигуорт племянницей, разведать, какая обстановка у Доррингтона. Запыхавшаяся Энни, которая возвращалась бегом, сообщила: мистер Доррингтон вполне здоров — более того, в отличной форме. Мистер Дауни, добавила, краснея, Энни, тоже полным ходом идет на поправку и не пройдет и недели, как вернется к своим обязанностям.

Генриетта подозревала, что Энни влюблена в Дауни. Она уже собралась предостеречь служанку в отношении вероломства мужчин, но не захотела лишать девушку иллюзий: скоро и сама все узнает, когда Дауни поцелует ее так, будто до конца жизни готов не выпускать из объятий, а затем пропадет на целых пять злосчастных дней, в течение которых она будет сидеть в душевных муках, ожидая стука в дверь, который так и не раздастся, и сердце в груди постепенно превратится в свинцовый комок мрачного отчаяния. Или что-то в этом роде.

— Может, он просто был занят, — предположила Шарлотта.

— Он тебя недостоин, — объявила Пенелопа.