— Прерафаэлитов явно переоценивают, — с горечью заметила я.

Заложив руки за спину, Колин подошел к окну.

— Парк не меняли. Вы всегда можете пройтись по нему, если Викторианская эпоха начнет давить.

— В этом не будет необходимости, — ответствовала я со всем достоинством, на какое была способна. — Все, что мне нужно, — это ваш архив.

— Совершенно верно, — отрывисто бросил Колин, отворачиваясь от окна. — В таком случае давайте к нему и обратимся.

— У вас есть специальная комната для хранения документов? — спросила я, едва поспевая за ним.

— Ничего особенного.

Колин направился к одному из книжных шкафов, заставив меня на секунду встревожиться. Книги на полке, несомненно, выглядели старыми — по крайней мере если пыль на корешках о чем-нибудь говорит, — но все это были книги. Печатные издания. Когда миссис Селвик-Олдерли сказала, что в Селвик-Холле имеются записи, она не уточнила, какого рода записи. Вполне возможно, она подразумевала одну из этих жутких викторианских публикаций, изданную на средства автора, составленную из «пропавших» архивов и названную «Некоторые документы, принадлежавшие семье Селвик, но по трагической случайности оброненные в прошлом году в уборную». В них никогда не указывались источники, а публиковались обычно только те сведения, которые автор находил интересными, выкидывая все, что могло бросить тень на славное прошлое предков.

Но Колин прошел мимо рядов переплетенных в кожу книг и легко — и неожиданно — присел на корточки перед украшенной искусной резьбой панелью красного дерева высотой до колена и шедшей по всему периметру библиотеки.

Ахнув, я чуть не споткнулась о Колина, остановившись так резко, что стукнулась коленом о его лопатку. Ухватившись, чтобы не упасть, за край книжной полки, я в изумлении наблюдала, как Колин перегнулся через деревянную панель, головой заслоняя свои манипуляции. Мне были видны только выгоревшие на солнце волосы, с наступлением осени потемневшие у корней, и согнутая спина, широкая и мускулистая под рубашкой. В спертом воздухе запертых комнат, старых книг и гниющей кожи повеяло ароматом шампуня от недавно вымытых волос.

Я не видела, что делал Колин, но, должно быть, он повернул какую-то задвижку, потому что панель открылась; стык был ловко замаскирован покрывавшим дерево узором. Теперь, когда я знала, что искать, ничего таинственного во всем этом не было. Обведя взглядом комнату, я увидела, что панель не примыкала вплотную к книжным шкафам, оставляя между ними пространство фута в два глубиной.

— Это все стенные шкафы, — коротко пояснил Колин, стремительно выпрямляясь рядом со мной.

— Ну конечно, — откликнулась я, будто все это время знала и у меня ни на минуту не возникло тревожных мыслей о вынужденном чтении поздневикторианских копий.

В одном я была уверена: мне нет нужды волноваться, что придется развлекаться чтением старых номеров «Панча». Тут находились стопки тяжелых фолиантов, переплетенных в бумажные обложки с узором под мрамор, куча плоских картонных конвертов, застегнутых на петли из тонкой бечевки, и масса светло-серых коробок из бескислотной бумаги, предназначенных для хранения разрозненных документов.

— Как вы могли все эти годы никому этого не показывать?! — воскликнула я, падая на колени перед стенным шкафом.

— Легко, — сухо ответил Колин.

Я отмахнулась от него, не прерывая созерцания, подалась вперед, чтобы лучше видеть, наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, пытаясь прочесть отпечатанные ярлычки, которые кто-то приклеил к корешкам давным-давно, если судить по пожелтевшей бумаге и форме букв. Документы, похоже, были примерно разобраны по персонам и датам. На древних наклейках красовались надписи: «Лорд Ричард Селвик (1776–1841)», «Переписка, разная, 1801–1802 годы» или «Селвик-Холл, домашние счета, 1800–1806 годы». Оставив без внимания домашние счета, я продолжала разглядывать. Наугад ухватила том, осторожно вытащила его с того места, где он лежал рядом книжкой карманного размера в переплете из потертой красной кожи.

— Ну, я вас оставлю, — сказал Колин.

Я только промычала в ответ.

Том напоминал виденные мною в Британской библиотеке: старые документы наклеены на листы большой чистой книги, с аннотациями по бокам, сделанными от руки много позже. На первой странице косым эдвардианским почерком было выведено: «Переписка леди Генриетты Селвик, 1801–1803 годы».

— Ужин через час?

Я опять помычала.

Пробегая приветствия и даты я умышленно заглянула в конец, в поисках упоминания о двух вещах: о Пурпурной Горечавке и о шпионской школе, основанной Пурпурной Горечавкой и его женой, когда они вынуждены были оставить активную деятельность. И Пурпурная Горечавка, и шпионская школа не слишком активно работали до мая 1803 года. Положив том на место, я вытащила из-под него следующий, надеясь, что они сложены в некотором подобии хронологического порядка.

— Мышьяк с гарниром из цианида?

И снова я промычала в ответ.

Именно так они и были сложены. Следующий том включал в себя переписку леди Генриетты с марта по ноябрь 1803 года. Великолепно.

Краем сознания я зафиксировала звук закрывшейся двери библиотеки.

Покачнувшись, я плюхнулась на пол рядом с открытым шкафом, том упал мне на колени и раскрылся. Среди писем Генриетты скрывалось послание, написанное другой рукой. Если почерк Генриетты был округлым, буквы — с завитушками, а иногда и с росчерком, то буквы этого письма вполне можно было назвать печатными. Даже не прибегая к помощи техники, по этому почерку можно было сделать вывод об аккуратности человека, а еще больше — о дисциплинированности его ума. Что еще важнее, руку эту я знала: видела в собрании бумаг миссис Селвик-Олдерли, между небрежными каракулями Амели Балькур и выразительным почерком лорда Ричарда. Мне даже не нужно было смотреть на подпись на следующей странице, чтобы узнать, кто его написал, но я все равно это сделала. «Любящая тебя кузина Джейн».

В истории есть немало Джейн, и большинство из них так же нежны и скромны, как и их имя. Леди Джейн Грей, злосчастная королева Англии, царствовавшая семь дней. Джейн Остин, миловидная писательница, превращенная в львицу исследователями английской литературы и костюмными телефильмами Би-би-си.

Но была еще мисс Джейн Вулистон, больше известная как Розовая Гвоздика.

Я вцепилась в обложку тома, как будто он мог удрать от меня, если ослаблю хватку, и воздержалась от восторженного визга. Колин и так уже, наверное, решил, что я ненормальная, поэтому нечего предоставлять ему дополнительные доказательства. Но мысленно я визжала. Насколько было осведомлено остальное историческое сообщество (я позволила себе немножко личного злорадства), единственными сохранившимися ссылками на Розовую Гвоздику оставались упоминания в газетах того времени — не самые надежные свидетельства. В самом деле, находились даже ученые, которые высказывали мнение, будто Розовая Гвоздика вообще не существовала, что приписываемые мифической личности с цветочным именем смелые проделки, совершаемые на протяжении десяти лет — кража груза золота из-под носа у Наполеона, пожар на французской фабрике обуви, похищение в Португалии конвоя с военным снаряжением во время войны на Пиренейском полуострове[3], и это лишь часть, — являлись делом рук нескольких не связанных друг с другом актеров. Розовая Гвоздика, настаивали они, была кем-то вроде Робин Гуда, удобного мифа, увековеченного для поддержания в людях духа в мрачные дни наполеоновских войн, когда вся Европа покорилась власти Наполеона, кроме непоколебимо стоявшей Англии.

Какой же их ждал сюрприз!

Благодаря миссис Селвик-Олдерли я знала, кто скрывался под именем Розовая Гвоздика. Но мне требовалось больше: связать Джейн Вулистон с событиями, которые газетные листки приписывали Розовой Гвоздике, представить конкретные доказательства, что Розовая Гвоздика не только существовала, но и постоянно действовала на протяжении того периода времени.