— Ну, что это такое? Ну, нельзя же так! Профессор, погоди, я ещё одно стихотворение прочитаю.

Юрий Поликарпович редко когда читал больше одного стихотворения, и упрашивать его было бесполезно. Здесь же, стараясь спасти честь делегации, он поднимался со стула, как только профессор вырывался со своим словесным дриблингом. Сидя Кузнецов стихи читать не любил. Даже в этом ощущалось его глубокое уважение к своему ремеслу. В коротких перерывах он не успевал ни выпить, ни закусить. Только раскуривал очередную сигарету, как приходилось вновь подниматься.

Сигарета шаманским дымком истлевала под аккомпанемент его завораживающего хриплого голоса, и он, получив после прочтения минутную передышку, разжигал новую.

Никогда, ни до, ни после, мне не доводилось слышать столько стихов из Юриных уст. Искренне благодарен чинушам, которые всунули нам в компанию подгулявшего профессора.

Юрий Поликарпович явно тяготился своей ролью громоотвода. Он украдкой взглянул на часы и, сообразив, что уже можно откланяться, попросил хозяев, чтобы они отправили нас восвояси.

На крыльце гостиницы Юрий Поликарпович придержал меня за рукав, профессор же по инерции проследовал в дверь.

— У меня в номере есть бутылка водки. Вот если бы поискать какую-нибудь закуску… — задумчиво проговорил Поликарпыч.

Через пять минут мы сидели у него в номере. Кузнецов разлил по первой и, поглядывая на стакан, осуждающе сказал:

— Разве ж так можно? Что за невоспитанность! А всё ты виноват!

Я удивлённо поднял глаза.

— Конечно, ты. Зачем ты взял с собой профессора?

— Юра, имей совесть! Кто его позвал?

— Хреновый из тебя оказался руководитель, — подвёл черту Юрий Поликарпович и смачно опрокинул стакан.

До вылета в Магадан оставалось ещё около часа. Аэропорт Домодедово после реконструкции блистал европейским сервисом. Зазывно искрились витринами уютные бары. Мы с поэтом Юрием Поликарповичем Кузнецовым решили скоротать время за стойкой и выпить по бутылке пива.

Выбор был богатейший, но ценники вызвали у нас лёгкое замешательство. Даже отечественное пиво стоило раза в три дороже, чем в городе. Немного поразмышляв, я попросил у бармена два бутерброда с сёмгой и две бутылки самого дорогого импортного пива. Бармен назвал сумму, и я достал из кармана деньги. Поликарпыч недовольно кашлянул:

— Ты что, банк ограбил?

— Нет, это последние, — показал я несколько купюр.

— Мы что ж, без денег летим? На край света? — изумился Кузнецов.

— Юра, я же тебе объяснял — нас пригласила золоторудная компания. Туда только один билет стоит больше десяти тысяч рублей. Случись что, нас несколько сотен не спасут.

— Значит, отрезаешь пути к отступлению? — с суровой укоризной спросил Поликарпыч.

— Отрезаю, — обречённым тоном ответил я ему.

— Ну, тогда и мои трать, — решительно сказал Кузнецов и достал из кармана последние две сотни.

В Магадане мы жили в общежитии золоторудной компании. На первом этаже располагалось очень приличное, чистенькое кафе, в котором обедали только мы и руководители компании. На пятом этаже нам с поэтом Юрием Поликарповичем Кузнецовым была выделена целая квартира с двумя спальнями и просторной гостиной. А второй, третий и четвёртый этажи были заполнены до отказа китайцами. Когда мы поднимались к себе в апартаменты, то с лестничной площадки наблюдали за суетой азиатов. В коридоре на полу стояли электрические плитки, и китайцы готовили себе пищу, сидя перед ними на корточках. Что они варили в тазах и кастрюлях, для нас было загадкой. Но даже если бы они отваривали свежее свинячье дерьмо, то, думаю, запах был бы менее ужасающим.

По вечерам мы ужинали в кафе вместе с хозяевами, и трапеза всегда была изысканной. После напряжённого дня с многочисленными встречами и выступлениями перед публикой мы, не торопясь, наслаждались морскими деликатесами и простой мужицкой беседой с золотопромышленниками. Кузнецов в то время не пил и заполнял образовавшуюся для него брешь в наслаждении трапезой сигаретами. После таких ужинов очень было тяжело преодолевать три китайских этажа. Но всё хорошее заканчивается, и мы, попрощавшись с хозяевами, тяжело вздохнули и вышли на лестницу.

На этот раз китайцы переплюнули самих себя. Вонь сразу стала вызывать спазмы в горле. Стараясь не дышать, мы тяжело преодолевали подъём. К четвёртому этажу я почувствовал, что меня вот-вот вырвет.

— Юра, закуривай! — просипел я, собирая последние силы.

Кузнецов бросил взгляд на моё побагровевшее от напряжения лицо и послушно раскурил сигарету. Под её дымовой завесой мы буквально ворвались в квартиру и захлопнули за собой спасительную дверь. Я прошёл в гостиную и в изнеможении плюхнулся на диван. Переведя дух, я увидел, что Поликарпыч задержался в коридоре и курит перед дверью, присев на ящик для обуви.

— Юра, что ты там застрял? Проходи в гостиную.

— Китайцев отсекаю, — наблюдая за вьющимся над сигаретой дымком, раздумчиво ответил Поликарпыч.

Тогда я посмеялся над этой шуткой, а сейчас, после его кончины, думаю: а не сердечко ли его прихватило после подъёма на пятый этаж в миазмах китайского ужина?

Ехали мы по Колымскому тракту в «уазике». Весенняя дорога просохла, по краям кое-где лежал ноздреватый снег. Речки и озёра вскрылись ото льда и блестели водной гладью. Трасса была достаточно оживлённой. Водитель сосредоточенно крутил баранку, пассажиры трепались под сигаретный дым.

— Утки, — показал налево водитель.

Все повернулись. Недалеко от дороги в озерце, больше похожем на лужу, плавали две утки.

— Ружьё есть? — спросил у водителя руководитель золоторудной компании, который и пригласил нас, писателей, в эту поездку.

Шофёр кивнул головой.

— Стой, — приказал начальник.

— А кто полезет? — тормознув на обочине, — спросил шофёр. — Озерцо хоть по колено, но вода ледяная. А сапог мы не взяли.

— Я полезу, — вдруг вызвался Юрий Поликарпович Кузнецов.

Крупнейший поэт страны, он был прилично старше всех нас, но в глазах его горел мальчишеский азарт.

— Из машины не выходим, увидят человека, улетят, — приказал начальник.

Шофёр проворно собрал в кабине ружьё. Сдал машину назад, поскольку дичь мы слегка проскочили, и осторожно приоткрыл окно. Начальник, сидевший на первом сиденье, аккуратно приладился к стволу, Впереди показался «КамАЗ». Он пролетел мимо нас с пылью и грохотом. Утки его не испугались.

Резко ударил по ушам залп из двенадцатого калибра. Утки заполошно поднялись и полетели в нашу сторону. Мы высыпали из кабины. Птицы набирали высоту. Кузнецов страдальчески смотрел на улетающую дичь, а затем перевёл презрительный взгляд на стрелявшего.

Позже, на привале, наши сопровождающие достали карабин, и мы стали соревноваться в стрельбе по мишеням. Тяжёлая фигура поэта, по-медвежьи расставленные ноги, весь его мирный вид, так не вязавшийся с боевым карабином, поначалу вызвали улыбку и у местных охотников, но Поликарпыч без труда обстрелял всех. И стало понятно, что в профессоре Литературного института ещё жив солдат срочной службы, участник Карибского кризиса.

Утки поднимались всё выше, как вдруг одна перевернулась в воздухе почти над нашей машиной и упала недалеко от обочины.

— Это ж надо, — удовлетворённо цокнул языком стрелок.

Несколько секунд позора перед московскими гостями он всё же пережил и теперь радовался, что всё-таки не промахнулся.

— Первый раз вот так, чтоб прямо к ногам свалилась.

— Юра, — спросил я Кузнецова, — а если бы она в воде осталась, неужели ты бы полез в озеро?

— А что делать, раз вызвался! — твёрдо ответил он.

Дальний Восток поражает путешественника своими просторами и бесконечными дорогами. Нам с Юрием Поликарповичем Кузнецовым как-то довелось проехать километров семьсот по Колымскому тракту. Когда мы уже вконец умаялись болтаться в скачущем по колдобинам вездеходе, который в народе кличут «буханкой», Кузнецов, видя наше упадочное настроение, решил под держать товарищей: