Вообще, на бытовые темы он мог разговаривать только уже когда угрюмость отходила и, чувствуется, душа просила расслабиться. Тогда он мог просто поговорить о политике, новостях… Очень любил военные хроники всякие. Включал мне. Из Америки привёз видеомагнитофон, долго его налаживал, никак не получалось. Ему дали хроники Первой мировой войны. И вот мы долго смотрели. А там всё рябило, я ничего не мог разобрать, но он с упорством смотрел.

Рассказывал про поездку в Америку. Там все поражались его выговором — он очень грубо-отчётливо говорил: «ЛЭТС ГОУ». В основном сидел в машине. Только водопад Ниагарский посмотрел, поразился. Василий Белов, допустим, который тоже тогда ездил, ходил интересовался сельским хозяйством… «А мне, — говорит, — это всё не интересно». Вот это тоже характеризует Кузнецова. Не интересно — и хоть ты кол на голове теши.

Ещё он любил говорить тост: «За успех безнадёжного дела!». Видимо, почувствовав в своё время, как он сам всё-таки вырвался из этого плена безвестности. Борьба-то шла нешуточная…

Я у него как-то спросил: «Юрий Поликарпович, а зачем вы в своё время Винокурова, как говорится, приложили?» (Он же с трибуны Четвёртого Съезда писателей Винокурова боднул, сказал, что это не поэт, и всю фронтовую поэзию вообще как-то разнёс, не увидел в них никаких поэтических достоинств.). Кузнецов говорит: «Ну, я действительно так считаю. Я же не тайком за углом это сказал…». Кстати, он сам, чувствовалось, в случае спора или возражений, когда их ему в открытую высказывали, нормально это всё воспринимал, старался найти понимание, искренне объяснить, но если кто-то откуда-то донесёт со стороны — это могло его сильно возмутить, взорвать. А так — можешь ему, что угодно сказать. Я про Винокурова подумал: «Зачем он это сделал? Ведь тот его рекомендовал в Союз…». А он что-то такое ответил: «Ну а чего? Они слишком уж оккупировали литературу, фронтовики эти, заняли все места… все эти секретари… Что сделано — то сделано. Поэт он действительно никакой…».

Про Россию всегда с болью говорил. Встретился однажды с прибалтийкой, ругался: «Разве вы не понимаете, что вы разрушаете?! (Союз) Чего вы добиваетесь?!» — так вот горячо. Но при этом Европу он в целом любил, культуру европейскую, считал, что это всё надо знать. Широкий такой был. Я удивился, когда он это говорил. Вроде русский до мозга костей, а всё равно: «Европу надо знать».

— А про современную поэзию, что он говорил, кого выделял?

— Как-то я Кузнецову признался, что раньше увлекался Андреем Вознесенским и даже был знаком с ним, встречался. Мне это было не очень приятно говорить, но, думаю, надо сказать. Это было в 1971 году, мне тогда был 21 год, я только начинал писать стихи. И пришлось мне, как молодому поэту, показывать свои стихи Андрею Андреевичу… Был несколько лет такой момент общения, книжки его с надписями остались… А Кузнецов мне на это и говорит: «Да что ты! Я сам, когда был молодым, Евтушенко свои стихи посылал. Он, правда, не ответил мне. Ну, как поэт-то он — никакой, но читает хорошо. Манера чтения такая — выразительная…». Вообще Юрий Поликарпович любил сдержанную манеру чтения.

Помню, с каким воодушевлением он готовился к Юбилейному вечеру, к своему 50-летию, когда он должен был читать свои стихи, было приглашено телевидение. «Это вам не Вознесенский, не эстрада — приговаривал, — сейчас другая будет поэзия!». Рубашку белую наглаживал.

У Исаковского очень ценил «Враги сожгли родную хату». (А вот про «Катюшу» говорит, что эта песня — «не русская».) У Наровчатова два стихотворения отмечал из его ранних стихов военной поры. Я их потом нашёл в наровчатовском сборнике. Говорил, что если бы не Наровчатов, ещё неизвестно, что бы с ним было (в том плане, что Наровчатов повлиял на его судьбу, как наставник, помог ему). Про Прасолова он как-то сказал — «вторичный поэт». Василия Казанцева ценил. Был даже момент, когда вышел один из «Дней поэзии», он развернул и говорит: «Смотри, какое стихотворение хорошее!», и начал читать большое стихотворение Казанцева.

— Это не в том выпуске, который он сам редактировал?

— Кажется, нет. В своём-то выпуске он, кстати, и четыре моих стихотворения отобрал. Я помню, когда его сделали главным редактором «Дня поэзии», он в таком был приподнятом настроении: «Батима! — говорит. — Надо халат купить бухарский!» (Мечта у него была такая удалая, барско-молодецкая).

— Известно, что он Николая Тряпкина выделял.

— Да. С Тряпкиным мне, кстати, тоже довелось общаться. Я ему свою книжку подарил, он говорит: «Приезжай в гости». И вот два или три раза я был у Тряпкина в гостях. Как-то упомянул Пастернака, а Николай Иванович, оказалось, Пастернака ценил …и он достал его книгу с полки, стал читать… Я потом рассказал об этом Кузнецову — Юрий Поликарпович поморщился, говорит: «Ну, я чё-то такое подозревал. Чувствовал, что что-то здесь не то…» (с каким-то таким неприятием).

— А как Тряпкину стихи Кузнецова, он что-то говорил об этом?

— Я однажды прямо спросил: «А как вы к Кузнецову относитесь, Николай Иванович?». «Ну, да, — говорит, — это поэт к-к-онечно — б-большой… Н-н-о он считает, что всех заткнул за пазуху… Ну, я, положим, тоже считаю, что все они у меня в кармашке…» (это Тряпкин говорит так, с лукавинкой) «Но тут, — говорит, — ведь можно и ошибиться…». Но в целом он высказался так уважительно и одобрительно. Он ведь знал тогда об отзыве Кузнецова о себе, это уже после того было… Я сам, когда прочитал восторженный отзыв Кузнецова о Тряпкине, решил: надо с Тряпкиным поближе познакомиться. И вот два или три раза я к Тряпкину ездил. А потом я даже был редактором его книжки, когда работал в издательстве «Современник». Я и кузнецовской, кстати, книжки был редактором. Когда у него избранные пошли одно за одним в 1990-м году. Тогда павловские деньги были как раз (потом они все рухнули). И вот у него такая волна пошла — сразу несколько избранных: в «Худлите», в «Современнике», в «Молодой гвардии». А сам он, главное, сидел без денег. Огромные деньги должны были быть, а он их не мог получить. Книжки сданы уже, «сигналы» выпущены, а у него нет денег. А потом, когда он уже получил их сразу все, я даже занимал у него. Меня обокрали как-то, когда из ЦЛЛ-а ехал, залезли, все деньги мои вытащили. И я говорю: «Юрий Поликарпович… (я его никогда на ты не называл) Не могли бы выручить? Одолжить…». Мы пошли в сберкассу у него рядом с домом, и он снял тысячу рублей (тогда это сумма большая была; мы с семьёй на такую на юг ездили).

— А вот, кстати, интересно, в чём именно заключалась ваша редакторская работа, что именно вы там делали?

— Да, ну, ничего… Конечно, он всё сам принёс. Это было избранное — поэтическая серия «Россия». В этой книге очень хорошая его фотография, он там молодой. Я настоял на ней, говорю: «Юрий Поликарпович, давайте вот эту фотографию!». Ну, я всё вычитал, конечно, хотя, он потом говорил, когда мы в такси ехали, что всё-таки есть опечатки. Но порядок и состав он сам определял, я не вмешивался.

— А аннотацию кто писал?

— Я, наверно… Ну, не он — точно. Кстати, Юрий Поликарпович в издательстве «Современник» тоже работал — в редакции национальной поэзии. Но когда я пришёл, к тому моменту он уже выпустил книжку «Во мне и рядом — даль», стал уже знаменитым поэтом и через какое-то время ушёл на вольные хлеба. Он сам говорил, что эта книжка с очень большим трудом, мучительно продиралась! Если бы не работал в редакции, конечно, неизвестно, сколько бы ждать пришлось! Когда он был на вольных хлебах, иногда тосковал, что у него нет работы; это ещё задолго до прихода в «Наш современник» было… Говорил мне: «Надо бы пойти работать… А куда?» — так как-то размышлял… А когда ещё мы вместе работали в «Современнике», я помню, его выбрали в редсовет. Был такой поэт, не так давно умер, Игорь Ляпин. Он к Кузнецову очень отрицательно относился, завидовал, ревновал. И вот на редсовете обсуждали какую-то рукопись, рецензентом которой был Ляпин (сам Ляпин её предложил). А вторая рецензия была — кузнецовская — резко отрицательная. Кузнецов зарубил. Зашёл спор об этой рукописи. И Юрий Поликарпович говорит: «Да там нет ничего!» (очень резко). А Ляпин встал и в ответ Кузнецову: «Да ты сам плохо пишешь!» — дерзнул так. А тот ему: «Да ты с ума сошёл!». Причём это было ТАК сказано! «Ты с ума сошёл!!!» — очень забавно, как будто он увидел какое-то чудище. Вот такие наглецы попадались («Ты сам плохо пишешь!»). Это было непередаваемо!