«Слезы текучие, слезы мигучие…» Слезы текучие, слезы мигучие… Больно, о больно глядеть! Что-то такое в вас есть неминучее. Взял да забросил я сеть. Но тяжело ее было вытаскивать, Видно, что чем-то полна. Вытащил рыбку и стал ее спрашивать, Только немая она. 1969 Поэт Спор держу ли в родимом краю, С верной женщиной жизнь вспоминаю Или думаю думу свою — Слышу свист, а откуда — не знаю. Соловей ли разбойник свистит, Щель меж звезд иль продрогший бродяга? На столе у меня шелестит, Поднимается дыбом бумага. Одинокий в столетье родном, Я зову в собеседники время. Свист свистит все сильней за окном — Вот уж буря ломает деревья. И с тех пор я не помню себя: Это он, это дух с небосклона! Ночью вытащил я изо лба Золотую стрелу Аполлона. 1969 Диван Пушкин погиб. Чаадаев замкнулся, скучая. Сны не сбылись, от прошедшего нет и следа. На полуслове за чашкою русского чая Нечто иное увидел и смолк навсегда. Пушкин забыт. Чаадаева помнить не надо. Только хозяин показывал гостю порой Старый диван — две отметины круглые рядом, — Это сидели друзья, прислонясь головой. Часто хозяин, пустым восклицаньем задетый, Гостя одергивал: «Тише, они говорят!» Умер и он, роковой не дослушав беседы… Только однажды ворвался как буря солдат. Облако пыли взметнул в тишине именитой Нищий хозяин, учитель отца своего. Рухнул на барский диван и заснул как убитый. Вмятины встали, чтоб не тревожить его. 1969 Стоящий на вершине Однажды сонную долину Покинул дерзкий человек. Ступил ногою на вершину. — Отселе вижу! — он изрек. И длань движением державным Простер на низшие миры. Опасно встать с горами равным, Имея душу не горы. Ему внезапно вид явился Настолько ясный и большой, Что, потрясенный, он сломился Несоразмерною душой. 1969 Отцу Что на могиле мне твоей сказать? Что не имел ты права умирать? Оставил нас одних на целом свете. Взгляни на мать — она сплошной рубец. Такая рана видит даже ветер! На эту боль нет старости, отец. На вдовьем ложе памятью скорбя, Она детей просила у тебя. Подобно вспышкам на далеких тучах, Дарила миру призраков летучих — Сестер и братьев, выросших в мозгу… Кому об этом рассказать смогу? Мне у могилы не просить участья, Чего мне ждать?.. Летит за годом год. — Отец! — кричу, — Ты не принес нам счастья!.. — Мать в ужасе мне закрывает рот. 1969 «Не сжалится идущий день над нами…»
Не сжалится идущий день над нами, Пройдет, не оставляя ничего: Ни мысли, раздражающей его, Ни облаков с огнями и громами. Не говори, что к дереву и птице В посмертное ты перейдешь родство. Не лги себе! — не будет ничего, Ничто твое уже не повторится. Когда-нибудь и солнце, затухая, Мелькнет последней искрой — и навек. А в сердце… в сердце жалоба глухая, И человека ищет человек. 1969 «Нет в городе весны…» Нет в городе весны. Есть лето и зима. И тени ни одной. Внезапен переход. И грань знобит сама: Снег переходит в зной. Ты глянул: снег идет. Оделся на ходу… Но попадешь как раз Из духоты квартир в другую духоту, Где дышит зной на нас. На лето лед хранят, а в ледяной порыв Огонь берут взаймы. Ты воздуха лишен, смягчающего взрыв То лета, то зимы. Спи, осень! Спи, весна! Преданье старины… Ты — житель городской И снегом заметен с холодной стороны, Сожжен огнем с другой. 1969 Полдень Вода исчезла. В сквозняке реки Дыхание нагретого железа. Остановись — и в тень твою налезут Жуки, собаки, стекла, пауки. Сгустился воздух, чуть дрожит, роится. Двинь дерево в такую немоту — Ночная перекошенная птица Взлетит и загорится на лету. Гнетет жара. Возьми коровку — жжется. Цвели в степи подсолнухи и вот Сплошной стеною прыгнули под солнце — В них врезался военный самолет. Темно… И полдню снится полдень зимний. Повсюду голо. Ивы вдоль реки Одною частью — осторожный иней. Другою частью — черные сучки. 1969 |
