Мы так и знали, так и знали. Мы вам сочувствуем. <b>Жена поэта</b>
<b>Другие</b>
Его увидеть, Чтобы сильней возненавидеть. <b>Жена поэта</b>
<b>Другие</b>
За то, Что он поэт, а мы никто; Что он жесток, что он развратен, Необъясним и непонятен, Что он чужак в родной культуре, А в мировой литературе Он — вор. <b>Жена поэта</b>
<b>Другие</b>
Вот бабий ум, набитый вздором! Проснись, Эсхил! Повозку слез Вор у тебя увел. <b>Жена поэта</b>
Так что ж! Она полна его слезами, А не чужими. Впрочем, сами Вы это знаете. <b>Другие</b>
Мы знаем, Но знать об этом не желаем. Он у Платонова украл Чинару с горными камнями. <b>Жена поэта</b>
На золотой горе с богами Не в эти камни он играл. <b>Другие</b>
Он но в ту степь глядит давно, Как между нами решено… А жаль, что пушкинский «Пророк» Не преподал ему урока! <b>Жена поэта</b>
Плевать хотел он на пророка! <b>Другие</b>
<b>Жена поэта</b>
Какой попрек! Подите вон! <b>Другие</b>
Уже идем. Храни земля его здоровье. А мы… а мы свое возьмем Не ненавистью, так любовью. Уходят. Из другой комнаты появляется Поэт
: <b>Жена</b>
Сквозь землю провалились. <b>Поэт</b>
А мне оттуда крики снились. Уж если не пристало мне Скакать на бешеном коне, Есть три пути: трудиться, Звать бога или спиться. 1981 ПОЭМЫ Золотая гора Не мята пахла под горой И не роса легла, Приснился родине герой. Душа его спала. Когда душа в семнадцать лет Проснулась на заре, То принесла ему извет О золотой горе: — На той горе небесный дом И мастера живут. Они пируют за столом, Они тебя зовут. Давно он этого желал — И кинулся как зверь. — Иду! — он весело сказал. — Куда? — спросила дверь. — Не оставляй очаг и стол. Не уходи отсель, Куда незримо ты вошел, Не открывая дверь. За мною скорбь, любовь и смерть, И мира не обнять. Не воздыми руки на дверь, Не оттолкни, как мать. — Иду! — сказал он вопреки И к выходу шагнул. Не поднял он своей руки, Ногою оттолкнул. Косым лучом насквозь прошел Простор и пустоту. В тени от облака нашел Тяжелую плиту. Холодный мох с плиты соскреб, С морщин седых стихов: «Направо смерть, налево скорбь, А супротив любовь». — Хочу! — он слово обронил. — Посильное поднять, Тремя путями этот мир Рассечь или обнять. Стопа направо повела, И шел он триста дней. Река забвения легла, Он вдоль пошел по ней. Река без тени и следа, Без брода и мостов — Не отражала никогда Небес и облаков. И червяка он повстречал И наступил ногой. — Куда ползешь? — Тот отвечал: — Я червь могильный твой. На счастье взял он червяка И пронизал крючком. Закинул. Мертвая река Ударила ключом. И леса взвизгнула в ответ От тяги непростой. Но он извлек на этот свет, Увы, крючок пустой. Не сатана сорвал ли злость? В руке крючок стальной Зашевелился и пополз И скрылся под землей. Он у реки хотел спросить, Кого он встретит впредь. Но та успела позабыть И жизнь его, и смерть. Он вспять пошел и мох соскреб С морщин седых стихов И прочитал: «Налево скорбь, А супротив любовь». Стопа налево повела, И шел шестьсот он дней. Долина скорби пролегла, Он вширь пошел по ней. Сухой старик пред ним возник, Согбенный, как вопрос. — Чего хватился ты, старик, Поведай, что стряслось? — Когда-то был мой дух высок И страстью одержим. Мне хлеба кинули кусок — Нагнулся я за ним. Мое лицо не знает звезд, Конца и цели — путь. Мой человеческий вопрос Тебе не разогнуть. А на пути уже блистал Великий океан, Где сахар с берега бросал Кусками мальчуган. И вопросил он, подойдя, От брызг и соли пьян: — Ты что здесь делаешь, дитя? — Меняю океан. Безмерный подвиг или труд Прости ему, отец, Пока души не изведут Сомненья и свинец. Дай мысли — дрожь, павлину — хвост, А совершенству — путь… Он повстречал повозку слез — И не успел свернуть. И намоталась тень его На спицы колеса. И тень рвануло от него, А небо — от лица. Поволокло за колесом По стороне чужой. И изменился он лицом, И восскорбел душой. На повороте роковом Далекого пути Отсек он тень свою ножом: — О верная, прости! Он тенью заплатил за скорбь Детей и стариков. Подался вспять и мох соскреб: «А супротив любовь». Но усомнился он душой И руку опустил На славы камень межевой И с места своротил. Открылся чистым небесам Тугой клубок червей. И не поверил он глазам И дерзости своей. Из-под земли раздался вздох: — Иди, куда идешь. Я сам запутал свой клубок, И ты его не трожь. Ты всюду есть, а я нигде, Но мы в одном кольце. Ты отражен в любой воде, А я — в твоем лице. Душа без имени скорбит. Мне холодно. Накрой. — Он молвил: — Небом я накрыт, А ты моей стопой. Дней девятьсот стопа вела, Пыль супротив он мел. Глухая ночь на мир легла, Он наугад пошел. Так ходит запад на восток, И путь необратим. От мысли он огонь возжег. Возникла тень пред ним. — Ты что здесь делаешь? — Люблю, — И села у огня. — Скажи, любовь, в каком краю Застигла ночь меня? — На полпути к большой горе, Где плачут и поют. На полпути к большой горе, Но там тебя не ждут. В тумане дрогнувшей стопе Опоры не найти. Закружат голову тебе Окольные пути. — Иду! — он весело сказал И напролом пошел. Открылась даль его глазам — Он на гору взошел. Не подвела его стопа, Летучая, как дым. Непосвященная толпа Восстала перед ним. Толклись различно у ворот Певцы своей узды, И шифровальщики пустот, И общих мест дрозды. Мелькнул в толпе воздушный Блок, Что Русь назвал женой, И лучше выдумать не мог В раздумье над страной. Незримый сторож ограждал Странноприимный дом. Непосвященных отражал То взглядом, то пинком. Но отступил пред ним старик. Шла пропасть по пятам. — Куда? А мы? — раздался крик. Но он уже был там. Увы! Навеки занемог Торжественный глагол. И дым забвенья заволок Высокий царский стол. Где пил Гомер, где пил Софокл, Где мрачный Дант алкал. Где Пушкин отхлебнул глоток, Но больше расплескал. Он слил в одну из разных чаш Осадок золотой. — Ударил поздно звездный час, Но все-таки он мой! Он пил в глубокой тишине За старых мастеров. Он пил в глубокой тишине За верную любовь. Она откликнулась как медь, Печальна и нежна: — Тому, кому не умереть, Подруга не нужна. На высоте твой звездный час, А мой — на глубине. И глубина еще не раз Напомнит обо мне. 1974 |
