К поэту приходит понимание истинного направления своего пути. И «на каменной горушке» — на своём Лобном месте — он строго одёргивает себя, свой крестный путь:
— Не пыли!
И чудится ему: Голгофе настоящей — «дальней каменной горушке»
…Снится сон во Христе,
Что с обратной сторонушки
Я распят на кресте.
Вот где настоящее. Не «Золотой горе» — Парнасу, где уверенно и безоглядно пировал с избранными 30-летний поэт, а дальней святой горушке снится о нём вещий сон.
Вот истинная цель пути и смысл судьбы.
* * *
Но что это за «обратная сторонушка»? Почему ворон кричит, чтобы не глядел «на ту сторону Мирового креста»?
Всякий взявший свой крест и понёсший его до конца распинается со Христом.
Возможно, поэт, с его стереоскопическим взглядом на жизнь и на смыслы, увидел пустую — незанятую — сторону того Мирового креста на Голгофе. Она ведь незаметна для стороннего взгляда. Кто в миру видит, как распинается со Христом тот или иной человек? Кто же заглядывает туда, по обратную сторону креста? Да и сам человек, знает ли, что судьба распинает его на кресте? Видит ли он себя?.. Готов ли он к такому знанию? Не возгордится ли, узнав высокую о себе правду?
Нет, неспроста кричит старый ворон.
И поэт сторонится утверждений, смиренно отдавая истину вещему сну «дальней каменной горушки».
Как это по-русски о Голгофе — горушка!
«Только в русском (точнее, первоначально, конечно, в церковно-славянском) слово „крещение“, одно из главных понятий христианского мировоззрения, происходит непосредственно от слова „Крест“. В других языках термины, обозначающие крещение, происходят от греческого „Баптизма“ („купание“, „окунание“), то есть в семантике всегда первичным остаётся воспоминание о погружении в воду, что соответствует древнему, от восточных омовений заимствованному, обряду водного крещения. Для русского сознания крещение есть „погружение“ в Крест, добровольное пригвождение себя к Кресту Господню. Не удивительно, что только русский народ — до 1917 года 95 процентов русского населения — называл себя „крестьянами“, то есть в буквальном смысле — „народом Креста“» (Н. Лисовой. «Православие византийское, русское, вселенское»).
* * *
В том же 1998 году он написал, по-моему, самое светлое произведение — поэму «Красный сад» (до неё, родственное по духу стихотворение «Узоры»). Сколько там духовной высоты, радости, чистоты, света! Поэму можно читать бесконечно, снова и снова — и всё она остаётся свежа, как только что распустившаяся роза или лилия.
В середине сада пышут розы,
Равные по свежести и неге,
Разные по запаху и цвету,
Многолюдно пахнут и мерцают.
В белых розах белая девица,
Белый день стоит на Беловодье
И катает белое яичко,
А в яичке горлица воркует,
И плывут серебряные звоны.
В красных розах красная девица,
Красный день стоит на Красной Горке,
И катает красное яичко,
А в яйце малиновка играет,
И плывут малиновые звоны.
В жёлтых розах жёлтая девица,
Жёлтая заря в янтарном море
И катает желтое яичко,
А в яйце златая канарейка
Распевает про златые горы,
А ещё про вечную разлуку,
И плывут оранжевые звоны.
В чёрных розах смуглая девица,
Чёрный день стоит на белом свете
И катает чёрное яичко,
А в яичке чёрный лебедь кружит,
Он зовёт пропавшую подругу
И рыдает на затменье солнца,
На слепое черное блистанье…
И ещё из «Красного сада»:
Боголюбно лилия сияет
Среди роз таинственных и разных.
Белый столп сияния восходит
Прямо в купол вечного сиянья
И сливается с дыханьем Божьим.
Всё сияет: ангелы и звёзды,
И деревья, и кусты, и травы,
Все цветы, как ангелы, сияют,
И сиянье это несказанно!
Всё благоухает: близость Бога
И тепло Его прикосновений,
И благоуханье несказанно!
Всё поёт: и небеса, и бездны,
И следы святых прикосновений,
Всё певуче — и неизреченно!
Ибо все земные озаренья —
Мрак перед сиянием небесным,
Ибо все земные ароматы —
Смрад перед дыханием небесным,
Ибо все земные благогласья —
Скрип зубов перед небесным хором.
Всё на свете — тёмное подобье
Или наше слабое бессмертье.
«Это так!» — промолвил светлый ангел,
Что явился мне во сне наутро.
Я проснулся в самом сердце сада
Среди роз таинственных и разных,
Разбудила росяная капля,
Что упала с самой белой розы,
Самой нежной, как душа девицы.
Если это счастье, я сверканье!
Вот цветы, а вот сиянье Бога,
А меж ними ангелы летают,
Или это всё мне только снится?..
Помню наш короткий разговор после того, как было напечатано «Сошествие в ад». Я спросил Юрия Поликарповича, какой будет «Рай».
— По объёму такой же, как «Ад», — ответил он.
— Но как передать рай?..
— Помнишь «Красный сад»? Это и есть рай.
* * *
Ни «тёмное подобье» истинной жизни, ни «слабое бессмертье» человеческой славы его уже не устраивало. Всё это душой было изжито…
* * *
Крестный путь…
Что мы знаем о том или ином человеке? Даже если были знакомы с ним, виделись, разговаривали… Даже если — с напряжённой душою и мыслью — вчитывались в его заветные строки, пытаясь понять и восчувствовать их суть?..
Увы, мы знаем лишь то, что нам кажется. А это отчасти призрак, сон. Сходится ли наше знание с истиной? Бог знает!.. (Да, вот Он-то, Единственный, и знает. Ибо только Ему вполне известно всё — и наша душа, и душа того, кого мы пытаемся постичь и кто сам, быть может, — да и наверняка — не знал себя вполне.) Все мы — лишь то или иное воплощение замысла Бога о нас, и не дано нам знать, наверное, как исполнено то, что Им было задумано. Очень уж высок Божественный помысл, вряд ли среди смертных хоть кому-нибудь, кроме Его святых, удалось исполнить в жизни своё назначение…
В одном можно не сомневаться: каждый, кто жил по-настоящему, на пределе всех своих сил, всё же приблизился к тому, что — с его рождением — Бог помыслил о нём и предназначил ему осуществить на земле.
Сама наша жизнь — по неведению нашему прошлого и будущего, по приблизительности познания настоящего, людей, даже самого себя, по краткости и прерывистости впечатлений — тоже больше напоминает сон. Явь же, в целокупности и полноте, в понимании сути всего происшедшего, происходящего и того, что произойдёт, дана лишь Высшему, Который и назван Вседержителем…
