В начале было Слово…

Позже возник Литинститут.

Единственный в мире, до сих пор.

Его придумал Горький. Счастливая мысль! Конечно, на писателя не учат, но учить писателя можно и нужно. Особенно когда он ещё молод и не слишком образован. Однако главное даже не в этом. У вечных, неприкаянных бродяг «с тетрадками своих стихотворений» появилось в Москве своё пристанище. Пристанище духа и тела. Скажем, где бы ещё бросил якорь в стольном граде бывший моряк и почти что до смерти бездомный Николай Рубцов? Общага! Пресловутая и преславная. Тёмное здание о семи этажах (с не менее тёмной родословной) по улице Добролюбова, угол Руставели. И каждый там, любя добро, считал себя витязем в тигровой шкуре, вышедшим на бой во славу свою и литературы… В начале 60-х бдительные «товарищи из ЦК» углядели в институте гнездо вольнодумия. Послышались речи: начудил-де «буревестник революции» со своим шумливым полубогемным детищем, а ещё называется основоположник соцреализма… Никита-кукурузник не долго думая показал учебному заведению кузькину мать. Это был, разумеется, в чистом виде волюнтаризм. Но осознали его не сразу, а через несколько лет, после снятия с должности «нашего дорогого Никиты Сергеевича». В 65-м Литинститут имени А. М. Горького заново открылся. Тогда и появилась в нём Батима Каукенова, высокая, стройная девушка с долгими, как звёздная ночь, волосами.

Она выросла в Семипалатинске, в пригородном посёлке Затон на Иртыше. Там, близ своей тихоходной флотилии и судоремонтного завода, жили речники. Отец Жумакан, простой и добрый человек, тоже был речником, плавал на пассажирском пароходе. Иртыш был ещё полноводным, и ходили от Зайсана до Салехарда. Маму за роскошную тугую косу прозвали «длинноволосой Диной», она занималась хозяйством. Жили в посёлке вполне по-деревенски: держали скот, косили траву… Лишь долгие годы спустя Батима узнала, что мать происхождением из знатного рода, от потомков хана Узбека. Об этом в доме ни ей, ни старшей сестре Умитжан взрослые никогда не говорили. Молчали родители и о том, как в голод начала 30-х младенцами погибли старшие братья и сёстры двух девочек… Из детства особенно запомнилось Батиме, как любил отец носить её на плечах. Ещё: собирались в юрте одинокие женщины по вечерам и красиво хором пели, их голоса летели в решетчатый купол, где синело небо. Пели Абая, народные казахские, русские песни, и ни одной плохой не было!.. Ещё: однажды в сорокаградусный мороз детям запретили идти в школу, но отец потащил её за собой в буран, холод. «Ну как так? Из-за погоды?! Не может быть!» — всё удивлялся он по простоте душевной. И доставил-таки, полузамёрзшую, прямо к первому уроку. В классе было пусто, учитель сидел один. Так и прошёл урок — для единственной ученицы… «Читай! Читай!» — всё время заботливо вразумлял отец. И она читала. Полюбила книги. После школы уехала во Фрунзе, поступила на филологический факультет университета. Ездила в фольклорные экспедиции по берегам Иссык-Куля. Сочиняла своё. На четвёртом курсе приехала комиссия — отбирать будущих студентов вновь открывающегося Литинститута. Так оказалась в Москве. Через год в их очную группу перевёлся с заочного отделения парень из Краснодара. Молчаливый, отстранённо задумчивый. Его звали Юрий Кузнецов. Было это в 1966 году…

— Как он вам показался? — спрашиваю Батиму Жумакановну. И чувствую по голосу, улыбке, что воспоминание ей горячо и дорого.

— Высокий, широкоплечий, зеленоглазый!.. — Долгое молчание. — …Наши девчонки его сразу приметили. Влюбились!..

— А каким он был?

— Знаете, в общежитии все на виду. Другие студенты колобродят, застолья, разговоры до утра. А он сам по себе, серьёзный. Читает, думает… всё время работает…

Первоначально греческое слово «поэт» значило — «трудиться».

Жизнь каждого человека окружена великой тайной. Это тайна судьбы, или, иначе говоря, Божиего промысла. По большому счёту, ничего случайного нет. Человеку дарована свободная воля, но не ведёт ли его по жизни Высшее провиденье? Давно подмечено: чем значительнее человек, тем ощутимее в его судьбе дыхание небес.

…В наше продвинутое время кто только не лезет на публику с рассказами о себе любимом. Уже и третьесортные актриски издают собственные мемуары. Что же говорить о писателях-«профессионалах»! (Один не устающий мелькать «шестидесятник», в семьдесят лет не разлюбивший пёстрых пиджаков, не удовлетворясь писаниной, даже напечатал фотоальбом о четырёх годах большого личного счастья с очередной, кажется пятой, женою.) Кузнецов в последнее, болтливое время ещё молчаливее, чем прежде. Две небольшие автобиографические заметки за несколько десятилетий в литературе. Да и те написаны по конкретному поводу… Одна, вероятно, по просьбе журнала «Литературная учёба», посвятившего в 1982 году номер Литинституту. Другая — предисловие к тому избранных стихотворений и поэм, изданному в 1990 году «Художественной литературой». Но и по этим скупым воспоминаниям заметно, чья рука вела его по земле и направляла к исполнению своего предназначения.

Более того, сбылось «невероятное», что и напророчила гадалка пятилетней девочке. Появился поэт невиданной силы. Такие рождаются раз-два в столетие.

Судьба, по иным разгадкам, переводится как «суд Божий». Может быть, так и следует понимать её испытания… Лишают звания и едва не арестовывают отца, кадрового офицера-пограничника. Он хочет дознаться правды. Наконец ему показывают донос, где всё ложь. А жена его ждёт ребёнка… «Отцу удалось оправдаться, и ему вернули звание и права. Но каково было моей матери! От страха за неизвестное будущее она решилась на отчаянный шаг: пресечь беременность. Но, слава Богу, было уже поздно. И я родился, вопреки всему, 11 февраля 1941 года, на Кубани».

Совершенно очевидно: не «вопреки всему», а благодаря всему.

Эти подробности важны. Давным-давно на Востоке считают, что человек начинает жить ещё до появления на свет — с момента зачатия. Нынче недоверчивая наука почти подтвердила это. Разумеется, всё, что переживает мать, передаётся и её будущему дитяти.

В первые же дни войны отец Кузнецова уходит на фронт. Семья переехала на его родину, в село Александровское на Ставрополье. «Осенью 1942 года мы очутились по одну сторону фронта, а отец по другую — в районе Моздока. По рассказам матери я живо представляю такую картину. При наступлении наших войск в серые январские дни над Александровским висел орудийный гул. И вдруг он смолк. К нашим воротам, сбитым из глухих досок, подъехал „виллис“ полковой разведки. Звякнуло кольцо калитки, и мать обомлела: перед ней стоял мой отец.

Он недолго пробыл в селе. На прощание сказал моей матери:

— Я как в воду глядел. Среди секретных документов, которые мы захватили, в списке предназначенных фашистами к расстрелу я увидел нашу фамилию. Что ж, я успел…