Патрик Августин далее не пожелал пользоваться милосeрдиeм и благодеяниями Ваги Романиана. Тем более Вага еще прошлым летом забрал Скевия из грамматической школы и взялся понемногу приучать, приставлять младшего сына к семейным занятиям, заключающимся в отлове неукрощенного конского поголовья, в торговле лошадьми, в подготовке животных и людей для цирковых зрелищ, во многих других проблемах и этиологиях наследственного фамильного дела тагастийских Романианов.

После того, как пропали без вести на юге оба его старших сына, Вага как-никак раздумал делать из озорника и шутника Скевия степенного и серьезного христианского пресвитера. Но о поступательном продолжении его либерального образования все же задумался. А вдруг Бог тем временем умилостивится, и кто-нибудь из старших как-нибудь чудом воротится домой?

Он посовещался с Патриком, и они сошлись во мнении: хорошо бы осенью отправить Скевия и Аврелия вместе поднабраться теперь уж высшей образованности в Картаге. У состоятельного Ваги средств на то более чем хватает, зато Патрик попросил дать ему время поднакопить денег. Еще лучше подождать до продажи осеннего урожая пшеницы и оливкового масла в его новом имении, счастливо выигранном в кости.

Ту невероятную удачу, — с усмешкой припомнил Аврелий, — отец объяснил приверженностью христианскому вероисповеданию. И от того, должно быть, радостно окрестился в ожидании больших и более существенных благ, великих и богатых милостей от Бога-отца, Бога-сына или Бога Духа Святого. Кто из них ему там свыше всемилостиво помог, Патрика нисколько не интересовало, если он перестал быть язычником, а раскаявшийся грешник всем христианским богам, известное дело, дороже, нежели закоренелый праведник, — так, подвыпив в термах, он разъяснил сыну свое крещение и убежденность в истинной вере.

Однако на трезвую голову отец по-язычески не сомневается: на триединого Бога воистину надейся, да сам оплошки не давай; да берегись дурного глаза людей завистливых, меньше всего желающих материальных благ и осязательного добра ближним своим. О том они, извращенцы, завистники треклятые, и в проповедях не стесняются разглагольствовать, ненавистники. Дескать, раздавайте нищим личное кровное имущество, а сами нищайте злополучно. Поэтому Патрик от всех подальше с весны убрался во благоприобретенное имение. Ибо оно, находясь под хорошим присмотром доброжелательного хозяйского глаза, обязано приносить должные доходы и прибыли.

— …Бог отпускает по молитве долги наши, как мы великодушно прощаем должникам нашим небольшую задержку с уплатой по долговым обязательствам, — саркастически объявил он как-то раз за обедом.

Было это еще до отъезда отца в деревню, накануне Великого Поста, тоже доставившего Патрику немало поводов для нескромных шуток и колких насмешек над религиозным пылом Моники. Какую-никакую денежную самостоятельность отец вновь обрел, но былого приниженного состояния не забыл и не простил жене вынужденного уничижения.

Вероятно поэтому, он ей стал за обеденным столом живописать после посещения терм консула Поллиния, каким неимоверным мужчиной выглядит нынче их сын и насколько он с избытком дееспособен, в какой он немыслимой силе мужества, чтобы тотчас же одарить стареньких родителей внуками и правнуками.

Что ему с таким мужским богатством тринадцатый подвиг Геркулеса? Куда там до него генитальным причиндалам быка по кличке Зевс! Сразу видно в длину, толщину и в тяжесть — божественно и героически плодовит в тройственном множестве наш достохвальный потомок…

Малопристойный языческий панегирик Патрика, потом возобновлявшийся в таких же дифирамбах и элогиях вполпьяна, не то чтобы оказался неприятен Монике, приличий ради, смущенно, не раз просившей его помолчать. Кое-какие смешанные материнские и неотъемлемо женские чувства она так-сяк испытывала, — проницательно подметил Аврелий. Все это его до крайности забавляло: хвала отца, смущение матери, трагические или комедийные маски-личины, какие тут как тут на себя напялили прислуживающие им рабы.

Занимательную и назидательную материнскую беседу с взрослым сыном Моника решилась провести спустя пару дней. Очень, выскажемся, забавно это она сожалела, что ему покамест рано жениться, хотя подходящие для него дочери добрых отцов-матерей из хороших фамилий Тагасты найдутся в большом числе девичьих прелестей и обольщений. Занятно назидала, увещевала, кабы и думать не посмел связываться с распутным и продажными замужними женщинами. Особенно, из семей нечестивых язычников.

Очень, скажем, забавно и занимательно: некоторые вести и слухи о недвусмысленном интересе, проявленном к ее сыну шаловливыми девицами и матронами Тагасты до Моники дошли. Почему и куда «эти распутницы и блудницы вперились бесстыжими глазами», проще говоря, положили глаз на ее Аврелия, она явно не знала и не узнает. Оттого что по-христиански презрительно чурается всех языческих суеверий и непристойной женской болтовни, шу-шу о разных мужских любовных достоинствах и телесных достопримечательностях.

Насчет исключительной привлекательности для всего женского рода, включая замужних женщин, девиц, рабынь и степных кобылиц, славного и богоравного героя Аврелия ему услужил не кто-нибудь, а болтун, хвастун и насмешник Скевий Романиан. С прошлого года он всюду похваляется близким знакомством со жрицей Кабиро из Мадавры. Что ни говори, в соседней Тагасте она пользуется не меньшим почтением, и молва о ней далеко идет.

— Я-то что… — в притворной скромности, с серьезной миной, повествовал об их любовных похождениях Скевий, — вот моего друга Аврелия Августина достославная целительница и пифия, толковательница снов маленькая жрица Кабиро сделала своим избранником, эсотерически посвятила в божественные эротические таинства Исиды и Кибелы, райское блаженство приносящие женщинам и девушкам.

Достоименный прекрасный юноша, он вам и Адонис, и Осирис, и Купидон, и Гименей во всех чувственных ликах преображенной мужественной плоти, какой было угодно его наделить Великой матерью богов…

То ли мифологические парафразы Скевия возымели окольным образом определенное действие, то ли застольные малотрезвые гиперболы Патрика на нее так незабываемо подействовали, но погодя месяц Моника подарила, прислала сыну в личное услужение новую комнатную рабыню. Всем ясно, что подвигло домину-матрону Монику торовато и расточительно обменять по-соседственному стряпуху-умелицу, средних лет рабыню, делающую вкуснейший копченый сыр, на смазливую шестнадцатилетнюю прислужницу. На умелую стряпуху соседи давно лакомо зарились, продать предлагали, а тут такой случай сбыть глупую никчемную Земию никак нельзя упускать.

Не упустил своего и Аврелий, однако совсем не так, как предполагали городские соседи и его заботливая мать. Дареной рабыне Земии он тут же дал сообразную оценку и соответствующую уценку. Видать, экономные родители продали в рабство нежеланного младенца женского рода. Ибо имя ее, означающее по-гречески «убыток», есть знамение.

Знаменательно зазвал тогда друг Аврелий друга Скевия, приказал материнскому подарку разоблачаться. Вдвоем они к нему внимательно присмотрелись и пришли к заключению: вороная лошадка кое-чего стоит, хотя груди жидковаты и в бедрах тяжеловата, но женственность высоко спереди выпукла и хорошо обрисована, а густую промежную шерсть не помешало бы удалить во имя чистоплотности и опрятности. Затейник Скевий сию же минуту не преминул убедиться, насколько она там в шерстяных зарослях чиста и девственна. Проверил ловко и умело, ничего не повредив.

Затем лошадке, замершей от сладкого ужаса и предвосхищения дальнейшего эротического развития событий, по-хозяйски было велено облачиться и удалиться. Она также получила наказ подвязать полотняной кинктой груди, чтоб впредь не болтались, наподобие худого козьего вымени, а набирались молочной крепости и осязаемой полноты. Девство же благолепно указано сберегать неприкосновенно вплоть до удачнейшего правильного спонсалия-обручения и неминуемого бракосочетания с кем-либо из благонамеренных сервов-домочадцев или колонов добронравной христианской фамилии тагастийских Августинов.