Невзирая на то, отец Аврелий уповал и надеялся на Бога, на установленный Вседержителем естественный порядок вещей, где следствие непременно вытекает из предшествующей ему причины, а тайное становится явным.

По-видимому Господь и натурфилософия помогли выбраться епископальному расследованию из затемненного тупика. Так как ценную и светлую мысль подсказал Горс Торкват, под чьим надежным приглядом в портовой темнице находятся три подозреваемых ведьмы.

Оказывается, там у них на Понтийском севере варвары используют для выпечки хлеба сорное злаковое растение, какое здесь в Африке полагают пшеничными плевелами. На этом самом зерновом сорняке, случается, произрастают в колосьях категорически несъедобные темные рожки, посредством которых тамошние колдуны погружаются как бы в пророческие видения. Эти рожки северные волхвы сушат, растирают в пыль и в мельчайшей дозе подсыпают в медовое вареное питье. Кстати вспомнить, отварные ядовитые грибы отвратными галльскими друидами применяются в тех же гадательных богохульных целях.

Признаться, жуть измыслить, если тому подобную пакостную гнусь в отравном количестве добавить в еду! Господи, помилуй! О том ведь и Плиний и Гесикий предупреждают…

Ядовитую натурфилософию не замедлило подкрепить и судейское дознание, когда по воле Божьей одна из прислужниц Акме, основательно впечатленная рассказом святого отца Аврелия о грозящей ее душе и телу вечной смерти в виде бессчетного умерщвления, кое в чем призналась. Очевидно, смертных телесных мук она не боится, коли терпеливо сносит их на этом свете. Но вот реально обрисованная перспектива бесконечное число раз умирать во плоти в многоразличных болезненных способах, не слишком превысила ее приземленное воображение, чтобы устрашить разнообразием уготованной ей никогда непрекращающейся погибели в загробном мире.

— …Нет худшей и большей смерти, чем та, когда не умирает смерть, дочь моя и сестра моя…

От нее святой отец Аврелий и дознался о неизвестном темно-сером порошке, украдкой подсыпанном ею в хлебное тесто на хозяйской поварне.

Похожего по ее описанию гибельного порошка в доме, конечно, не нашли ни крупинки, ни пылинки. Но ведь его можно заново изготовить, тем самым проверив отравляющие свойства злаковых плевелов, вроде бы вызывающих одержимость.

Сказать гипотетически в физике означает удостовериться экспериментально. Медикус Эллидий, воспользовавшись целеуказаниями центуриона Горса, отыскал в пшеничном поле сорные злаки и те самые темные рожки в ржаных колосьях.

В присутствии глубокоуважаемых очевидцев из магистратов отравленным хлебом, сдобренным валериановым корнем, накормили бродячую кошку. Бедное животное пришло в такую ярую одержимость, что с пеной из пасти бросалось на месте в стороны и вверх на четыре локтя. Вероятно, кошке удалось бы подпрыгнуть выше и дальше, но длина привязи не позволяла. И сдохла она достаточно быстро.

Совсем так же моментально лишилась присутствия духа подозреваемая Акме, в беспокойстве наблюдавшая за медицинско-следственным экспериментом. Решив, будто бы проницательный от Бога епископ прорицающе вник в ее злоумышления, сейчас же прекратила запираться и созналась в содеянном хитроумном отравлении.

Она отлично и логично понимала, отчего в дальнейшем ей обязательно предстоят неслабые пытки. И в противоположность ей преданным, сильным духом рабыням, терпеть жестокие муки слабовольно не захотела.

Проникновенно подействовали на нее и неоднократные беседы со святым отцом Аврелием о предуготованной ее нераскаявшейся душе скорбной участи. По крайней мере именно в это ему очень хотелось участливо поверить.

Рабыням, как невольным сообщницам по принуждению, епископ Аврелий милосердно попросил даровать жизнь и свободу. А вот их хозяйку передал на однозначное обязательное правосудие магистратов. Его духовный приговор ни христиане, ни язычники оспаривать не посмели. Но досуже рассуждали о свершившемся пророческом чуде распознания богомерзкого ведьмовства извлекающим правду христианским предстоятелем.

После случая с отравительницей Акме Филена писатель Аврелий Августин впервые обстоятельно задумался о подлинном и мнимом благочестии, о том, насколько человек может быть исповедимо правдив перед Духом Божьим. Почасту ли в способностях и в природе человека имеется необходимость говорить чистую правду в нелицемерном общении с ближними и дальними? И, наконец, в состоянии ли большинство людей не лгать самим себе, исследимо, сознательно общаясь наедине с собственной личностью?

Что есть благочестие, а что — та набожность?

Сравнить хотя бы, противопоставить лицом к лицу две набожности на днях позорно казненной Акме и достопамятной Моники, не постыдно умершей в благостном окружении родных и близких. А ведь они обе одна к одной так порой были схожи в их женских, едва ли не плотских сношениях с Богом и священнослужителями Его…

Отрешенные размышления, без лицеприятия обнажающие истину, нашли воплощение в написанном. К декабрьским календам у епископа Аврелия Августина уже были вчерне готовы кое-какие связные наброски «Исповеди», снискавшей ему славу в веках.

«…Ты же, Господь мой, возлюбил правду, и тот, кто творит правду, приходит к свету. Я хочу творить правду в сердце моем пред лицом Твоим в исповеди, и в писании моем пред лицом многих свидетелей…»

Теперь Августин пребывает в полной вдохновенной готовности открыто исповедаться и представить на пристрастное прочтение публике свои самые искренние и чистосердечные писания об осознанном пути к обретению истинного и действенного вероисповедания.

Нисколько не изменив старой умственной привычке, писал Аврелий по вечерам. Утром же, с рассветом правил и дополнял начертанное продуктивно накануне на многих вощеных табличках. Так что, если пресвятейший прелатус время от времени не появляется на утреннем богослужении в домашней часовне, весь его орденский клир знает: на епископа вновь снизошло рассветное вдохновение. Его даже завтраком в эти святые часы стараются не отвлекать от рукописей.

С отдельными очень личными отрывками из «Исповеди» он предварительно ознакомил ближних и присных своих. Комментировать их всуе ради красного словца или никому не нужной лести никто не осмелился. Потому что проницательный пресвитер Алипий Адгербал полагает: чем дальше епископ Аврелий Августин уходит от повседневной общежительной суетности, тем ближе он становится тем, кто читает его творения и слушает проповеди.

Стало быть, священные часы духовного творчества предстоятеля Гиппонской епархии подлежат всевозможному охранению от мелких мирских досаждений и мизерных светских треволнений. И лучше всех этим требованием проникся неразговорчивый диакон Турдетан, самолично разрешающий, кого и когда допускать к архипастырю до полудня. Или же, кому из мирян добро пожаловать вечером к обеду, исходя из высказанных как бы между прочим пожеланий патрона.

Иным нельзя, возбраняется, другим же можно и нужно свидеться на закате дня с епископом Аврелием. Поэтому с диаконом Турдетаном нисколько не спорит пресвитер Алипий, официально занимающий при епископальной канцелярии Гиппо Регия должность секретаря-письмоводителя и агента по эклесиальным делам. Так как святой отец Аврелий всем из орденских сотрудников уделяет немалую долю доверительных близких отношений и долговременных, рассчитанных на будущее, дух захватывающих церковных замыслов.

Пожалуй, среди мирян, наибольшим доверием епископа и его свободным временем невозбранно пользуется примпил портовой и береговой стражи Горс, по военному прозвищу Ихтис. Явственно благоволит к этому варвару из венедов и неуступчивый ибериец Турдетан, который, бывало, отправлял восвояси высокородного кесарского мужа Оксидрака, не ко времени добивавшегося свидания с Аврелием в неприкосновенные дополуденные часы.

Пускай себе Скевий Романиан из Картага у них в любой момент является вовремя. При этом вмиг становится правильным исключением, подтверждающим недоступный другим рассудочный распорядок. Или же представляет весь собой высшее дружеское явление иного порядка…