«А это август близится к Успению…» А это август близится к Успению и каждый лист висит на волоске. Но я теперь не мучаюсь, успею ли, как я когда-то мучилась в тоске. Теперь я знаю: всё на свете правильно: мы все умрем и с нами — Божья мать. Я утром встала и кровать заправила, как в детстве научили заправлять. Идет бычок по досточке, качается — уже лет сто ходить ему не лень. Но всё на свете вовремя кончается, как школьные каникулы: день в день. «Даже осень — худшее на свете…» Даже осень — худшее на свете — мы теперь с тобой переживем. Дальше всё уходят наши дети — скоро мы останемся вдвоем. Что прошло, и вправду стало мило: жизнь, она не так уж и мала. Ну по крайней мере мне хватило, чтобы переделать все дела. Пусть дожди осенние стучатся, ни стирать не нужно, ни сушить: нам осталось только обвенчаться. Но и с этим некуда спешить. Десять лет без права переписки 1 Какая русская погода — почти забытая зима. Обещанного ждут три года — жду шесть и не сошла с ума. Мне ожиданье как работа, как жизнь, как смерть, как первый бал… Я научилась ждать без счета: ты ничего не обещал. 2 Кому — война, кому-то мать родна: точней не скажешь. Так же и разлука. Она кому-то крест, кому-то мука, а мне звезда и свет в окне — она. И каждый день, вставая поутру, я вижу смысл во всем: и в том, и в этом, поскольку, даже если я умру, ты возвратишься. Не зимой, так летом. 3 С каждым годом, с каждым твоим уходом, мой хороший, все меньше пустеет вокруг земля, наполняясь родным и не очень родным народом от двери — через двор — до Кремля — уходя в поля. Даже просто взглянуть, не покажется мало, а ему от меня что-то до смерти нужно — сейчас и здесь, и что делать, когда я в упор его не видала — ты мне всех заслонял — а теперь его вижу весь. Ну, одна на весь мир я натку полотна им, ну, им пир приготовлю на весь христианский мир: проходили, читали, сдавали, знаем — это лепта моя, или, как его там, статир. Пенелопа пускай отдыхает: все буду прясть я, поварихи в бессрочный отпуск пускай идут: я учила в школе, что нету на свете счастья, а оно, стоит только уйти тебе, тут как тут… 4 — Извини, не расслышала из-за гвалта: я в троллейбусе, еду сейчас домой… Уезжаешь? Господи, напугал-то! Я подумала, что-то стряслось с тобой… Ну конечно, «счастливого» — как иначе, ну, конечно, «полный» тебе «вперед». Где-то есть большие дома и дачи — там теплей, ибо солнце там круглый год… Уходить — как же это всегда красиво, ведь «прощай» не то что «пока-пока»! Согласись, родной, велика Россия, я бы сузила: больно уж велика. Только некуда мне отступать — я дома: ставлю сумки в угол и зажигаю свет. Он горит всегда по закону Ома, потому что другого закона нет. Я, мой свет, не жена тебе, не невеста и не мать, и тем более не отец я и. о. начальника свята места: нас, точнее, двое здесь: я и телец. 5 Десять лет без права переписки — вот как я бы это назвала, а стихи — клочки они, огрызки, только чтобы сунуть в глубь стола. Я ее у Бога не просила, да Всевышний и не Дед Мороз, значит, есть во мне такая сила, чтобы гибнуть столько лет всерьез. И хотя к концу подходят сроки, я-то знаю, что конца им нет. И бегут беспомощные строки в глубь стола без права на ответ. …Я когда-то в школьном пела хоре (или, может, это был детсад?): есть любовь, соленая как море, не приходят из нее назад. 6 Ох, ты глупая голова, голова моя золотая, я же слушаю не слова — я на голос твой залетаю. Слов и я знаю через край — силу их, высоту и градус… Но вот ты говоришь «прощай», а я чувствую только радость. 7 Милые бранятся — только тешатся. От такого счастья впору вешаться. Я такого счастья не хочу. Я устала, понимаешь, милый? Я пошла б к знакомому врачу и тебя бы вырезала силой из себя. Но от меня тогда в мире не останется следа… |
