— Ужасная вещь — современная женщина, — заявил Аргайл.

— И ужасно, что мужчина не может перестать любить свою жену даже тогда, когда становится невыносимо ее любить, — сказал маркиз.

— Бывает, что он бросает ее, как сделал Аарон, — заметил Лилли.

— И тогда кидается искать себе другую, — возразил маркиз.

— Всегда ли? — усомнился Лилли. — Разве вы ищете женщину, Аарон?

— Я не хочу ее искать, — ответил Аарон. — Но я знаю, что не могу существовать так, один во всей вселенной, ощущая пустоту вокруг себя. Это можно выносить день или год, но это не может длиться всю жизнь.

— Разве человек не способен быть одиноким, до последнего предела замкнутым в самом себе? — задумчиво произнес Лилли.

— Это — бессмысленное требование, — возмутился Аргайл.

— Вы хотите уподобить нас Симеону Столпнику, одиноко высящемуся на своем столпе.

— Я не имею в виду брать пример с Симеона Столпника. Я спрашиваю только: разве нельзя жить со своей женой и любить ее, иметь детей — и все-таки чувствовать себя одиноким, знать, что в глубине глубин ты один, — и радоваться этому? Ведь по существу человек одинок в мире, навеки одинок. Такова его сокровенная природа. Связанность с другим существом — вещь вторичная и более поверхностная, — ответил Лилли.

— Можно быть одиноким в чем хотите, — сказал Аргайл, — но только не в любви.

— Нет, именно в любви! Именно в любви, более чем в чем-либо ином.

Этими словами Лилли закончил разговор, так странно начатый маркизом Дель-Торре в маленькой лоджии, высоко над Флоренцией.

Аарон не забыл о приглашении и явился к Дель-Торре на обед. Но когда в комнату, куда ввел его слуга, вошла хозяйка, он был глубоко поражен. Он почти не узнал ее. Она показалась ему похожей на дьяволицу со своей низко спущенной на брови прической и во всем блеске современной жестокой женской элегантности. На ней было чудесное платье из тонкого вельвета глубокого синего цвета, с перевязью из золотистого газа вокруг бедер. Покрой платья был подчеркнуто современным. Оно оставляло открытым значительную часть ног, спину, грудь и прекрасные белые руки от самых плеч. Вокруг шеи поблескивало ожерелье из темно-синих сапфиров. Губы были вызывающе красны, а брови откровенно подчеркнуты гримировальным карандашом. Ее вид одновременно испугал и восхитил его. Она села против него, и ее точеные ноги в золотистой паутине тончайших чулок волнующе засверкали своей полуобнаженностью. Взгляд Аарона невольно приковался к ним.

Снисходительная улыбка маркизы указывала на то, что она заметила произведенное ею впечатление.

— Вы не забыли, надеюсь, принести свою флейту? — произнесла она своим однозвучным, печально-спокойным голосом.

— Да, она со мной.

— После обеда я, может быть, решусь петь, если вы согласитесь аккомпанировать мне. Хотите?

— Я думал, вы не любите петь с аккомпанементом.

— Я имею в виду не аккомпанемент, в прямом смысле слова, а исполнение мелодии голосом в унисон с флейтой. Не знаю, как это выйдет. Хотите попробовать?

— Попробуем.

Вошел Манфреди. Он и дома был в военной форме. Протянув обе руки гостю, он приветливо воскликнул:

— Здравствуйте! Как я рад вас видеть! Надеюсь, все у вас благополучно?

— Да, благодарю вас, — ответил Аарон, с недоумением подметив на красивом лице маленького маркиза какую-то странную улыбку.

— Где вы были вчера? — спросил Манфреди.

— Я был в Уффици.

— В Уффици! Какие картины смотрели?

— Мы были вдвоем с Деккером. Мы бегло осмотрели все.

— А что произвело на вас наибольшее впечатление?

— У меня перед глазами до сих пор стоит Венера Ботичелли. Венера на раковине. Она прекрасна. Легко представить себе женщину гораздо более совершенного сложения. Но мне понравилось ее тело и пронизанный солнцем морской воздух, словно просвечивающий сквозь него.

— По-моему, у нее такое выражение, точно она хочет показаться невиннее, чем она есть, — сказала маркиза. — Согласны ли вы с общим мнением, что главную прелесть Ботичеллиевой Венеры составляют стыдливость и невинность?

— Невинность? Я никогда в жизни не придавал ей большого значения, — сказал Аарон.

— Ха-ха-ха, — засмеялся маленький полковник. — Я разгадал вас. Вы принадлежите к той породе мужчин, которые хотят играть роль Антония при Клеопатре. Ха-ха!

Аарон вздрогнул, как от удара, но сделал вид, что шутка Манфреди показалась ему смешной. Мозг его сверлила мысль: правда ли, что он хочет сделаться Антонием при Клеопатре? Он невольно взглянул на маркизу. Она смотрела в сторону, но явно чувствовала на себе его горящий взгляд. И вдруг обернулась к нему с играющей на губах призывной, жутко откровенной улыбкой. Аарон почувствовал, что в дьявольских чарах ее глаз и этой улыбки все связывавшие его запреты растаяли. Холодок страха заполз в его сознание, но другая, более могучая, чем страх, горячая волна захлестнула его.

И в этот миг она стала для него Клеопатрой.

Вошедший слуга доложил, что обед подан. Маркиза усадила Аарона рядом с собой. Обед состоял из изысканных и легких блюд. Но Аарон не замечал, что ел.

За кофе разговор коснулся служебных обязанностей Манфреди. Он очень тяготился ими и не мог дождаться обещанной вскоре демобилизации. Затем беседа перешла на палаццо, в котором жили супруги Дель-Торре.

— У нас наверху есть терраса с прекрасным видом. Она видна из ваших окон, мистер Сиссон. Обратили ли вы на нее внимание? — спросил Манфреди.

— Нет.

— Так поведем туда нашего гостя, — предложила маркиза.

Манфреди накинул на плечи жены яркую вышитую шаль, и, пройдя несколько дверей, они стали подниматься по лестнице. Она вывела их на просторную открытую террасу. Отсюда расстилался широкий вид на противоположный берег реки, на Лунгарно, на стройную башню Палаццо Веккио и на широкий купол собора, над которым в ночном небе, мерцая, ярко сияли крупные звезды. Внизу бежали по мосту горящие огнями маленькие трамваи, а возле самого дома, в саду, росла группа пальм.

— Видите, — сказала маркиза, приблизившись к Аарону так, что касалась его плечом, — вон там, напротив, ваш пансион Нардини. Из вашего окна вам видно нашу террасу. Вы можете узнать ее по этим пальмам. Вы ведь живете в верхнем этаже?

— Да, в верхнем этаже. Вон то открытое окно посредине. Это моя комната.

— Как странно. Я часто смотрю на это окно, хотя совсем не знала, что вы там живете, — сказала маркиза.

Она неприметно все теснее прижималась к нему плечом. И в этот миг он знал с тою же несомненностью, с какой знал, что настанет день его смерти, — знал, что станет любовником этой женщины. Нет, что уже стал ее любовником.

— Ты простудишься, — сказал жене Манфреди.

Они вернулись в комнаты.

— Теперь очередь за вашей флейтой, — сказала маркиза.

— А вы будете петь? — спросил Аарон.

— Сперва вы должны сыграть что-нибудь.

Он подчинился ее желанию. Как и в прошлый раз, он удалился один в большой неосвещенный зал. Поток звуков властно полился из флейты. С первой ноты маркиза точно преобразилась. Исчезла свойственная ей обычно напряженность, которой дышала вся ее фигура. В позе ее чувствовалась теперь какая-то затихшая покорность. Она слушала, низко опустив голову, застыв в неподвижности, только грудь ее быстро поднималась от учащенного дыхания.

Когда Аарон закончил и вернулся в маленькую гостиную, она встретила его счастливой, покорной улыбкой. Она молчала и только улыбалась ему. И эта улыбка на одно мгновение показалась Аарону более страшной, чем то первое впечатление жуткой элегантности, которым она поразила его в начале вечера.

— Мне ужасно хочется, чтобы вы сыграли у нас как-нибудь в один из наших субботних музыкальных утренников, — обратился к нему Манфреди. — С аккомпанементом. Мне страшно хочется послушать вас с аккомпанементом рояля.

— Отлично. Я буду очень рад, — отозвался Аарон.

— Превосходно! В таком случае вы не откажетесь поупражняться со мною вместе, чтобы я мог вам аккомпанировать?