Лицо его потемнело и осунулось. Сидя так в этот весенний лондонский день и штопая черные шерстяные носки, он казался хрупким маленьким гномом. Выпуклый лоб его был несколько наморщен, как бы от напряжения. В то же время была в нем и необычайная тишина, которая подчиняла себе все окружающее. Кончив штопку, он откусил шерстяную нитку.

Заваривая чай, он увидел, что Аарон приподнялся.

— Я спал и теперь чувствую себя лучше, — сказал больной, поворачиваясь, чтобы увидеть, что делает Лилли. Вид кипящей воды показался ему привлекательным.

— Да, — ответил Лилли, — вы спали добрых два часа. Хотите чаю?

— Да. И кусок жареного хлеба.

— Вам ведь не полагается есть твердую пищу. Дайте-ка я померю вам температуру.

Оказалось, что температура значительно понизилась, и Лилли, вопреки предписанию врача, дал Аарону чаю с куском жареного хлеба. Он только попросил не говорить об этом сиделке.

Вечером они стали разговаривать.

— Вы все делаете сами? — спросил Аарон.

— Да, предпочитаю делать все сам.

— Вы любите жить в одиночестве?

— Не знаю. Я никогда не жил один. Мы с Тэнни много жили в чужих странах без всяких знакомых. Но жить вдвоем — это совсем не то, что жить в одиночестве.

— Вы скучаете по ней?

— Конечно. Я ужасно тосковал по ней у себя в деревне, после того, как она уехала. Но здесь, где она никогда не была, я не так замечаю ее отсутствие.

— Она вернется, — сказал Аарон.

— Да, она вернется. Но я предпочел бы встретиться с ней где-нибудь за границей и побродить там с ней пешком.

— Почему?

— Не знаю. В браке все-таки есть что-то неправильное. Egoisme â deux.

— Что это значит?

— Egoisme â deux? Два человека, соединенных общим эгоизмом. Брак представляется мне состоянием намеренного эгоизма.

— А детей у вас нет?

— Нет. Тэнни очень хочет иметь детей, а я — нет. Я очень благодарен судьбе за то, что их нет.

— Почему?

— Сам не знаю толком. Они представляются мне страшным бременем. Кроме того, на свете столько миллионов, биллионов детей. И мы слишком хорошо знаем, какие миллионы и биллионы взрослых людей из них вырастают. Я не хочу прибавлять к этому и своей доли. Это противно моему инстинкту.

Аарон одобрительно засмеялся.

— Тэнни в отчаянии. И знаете, что еще: когда у женщины появляются дети, она начинает думать, что весь мир вертится только для них и для нее, — ни для чего больше. Весь мир движется исключительно ради этих детей и их священной матери.

— Это чертовски верно, — сказал Аарон.

— Дети очень хорошо, поскольку вы принимаете их за то, что они есть: молодые, взрослые существа, вроде котят или щенят, весьма стеснительные, иногда очаровательные. Но пусть меня повесят, если я усмотрю в детях нечто священное, нечто возвышенное. Так-то оно ведь и лучше! Для меня они просто дети, — то надоедливые, то забавные.

— Если только они не ломаются, — сказал Аарон.

— Вот именно! А они так часто ломаются… Это «священное» материнство со своими «священными» детьми набило мне оскомину. Вот почему я рад, что у меня нет детей. Тут Тэнни ничего не может со мной поделать.

— Женщины хотят нами править, а дети — их главное оружие, — почти крикнул Аарон.

— Мужчины должны твердо установить для себя ту истину, что зрелая мужественность выше детства, и заставить женщину признать это, — сказал Лилли. — Но теперешние слюнтяи только и делают, что пресмыкаются перед детскими пеленками и женской юбкой.

— Верно! — сказал Аарон и странно, как будто подозрительно, взглянул на Лилли.

Лилли заметил этот взгляд, но продолжал:

— И стоит нашим современникам увидеть, что вы пытаетесь крепко стоять на своих собственных ногах и идти через жизнь мужественной походкой, среди них не найдется ни одного почтенного отца или любовника, который не счел бы своим долгом сбить вас с ног и задушить детской пеленкой или женской юбкой.

У Лилли дрожали губы, и он говорил с горечью и раздражением.

— Дух мужественности ушел из мира. Мужчина не способен никуда двинуться без того, чтобы в конце концов не поползать смиренно на четвереньках!

— Да, — сказал Аарон, наблюдая за ним острым полунасмешливым взглядом.

— И найдете ли вы двух мужчин, — продолжал Лилли, — которые сошлись бы, не чувствуя себя преступниками, не подличая и не обманывая друг друга? Не найдете. Всегда около них окажется какая-нибудь женщина, перед которой они будут вилять хвостом и ради которой начнут продавать друг друга.

— Да, — сказал Аарон.

Лилли внезапно смолк.

От неподвижности и уныния добра не будет, — обратился Лилли к Аарону несколько дней спустя. — Человеку необходимо быть в движении.

Аарон посмотрел на него с кривой усмешкой. Оба друга сидели у камина к концу холодного, сырого апрельского дня. Аарон выздоравливал, хотя вид у него был все еще очень осунувшийся.

— Да, — глухо отозвался он. — Я как раз собираюсь привести себя в движение и отправиться к себе на Гильфорд-Стрит.

— Жалею, что вы ищите в моих словах несуществующие намеки, — ответил ему Лилли. — Я имел в виду совсем другое.

— Куда же вы хотите направить свое движение?

— Довольно далеко. Собираюсь на будущей неделе уплыть на грязноватом грузовом пароходе.

— Куда? — взволнованно перебил его Аарон.

— На Мальту.

— Откуда?

— Из Лондонских доков. Я только что нанялся совершить этот переезд за десять фунтов стерлингов. Отныне я — законтрактованный помощник судового повара!

Аарон взглянул на него с завистливым удивлением.

— Вот не думал, что вы способны на такие похождения! — сказал он. Потом задумчиво затянулся дымом из трубки и спросил:

— Что же хорошего думаете вы найти на Мальте?

— Перемену обстановки. Оттуда я переберусь в Сиракузы и двинусь в Италию.

— Это звучит так, как будто вы миллионер!

— У меня есть тридцать пять фунтов. Это все мое состояние. Но когда будет нужно, деньги откуда-нибудь да найдутся.

— Оказывается, я богаче вас! — сказал Аарон.

— Хорошо вам, — добродушно ответил Лилли.

Он встал, подошел к буфету и достал из него кастрюлю и корзину с картофелем. Затем опять спокойно уселся на свое место и принялся привычными руками чистить картофель. Его невозмутимая деловитость действовала на Аарона раздражающе.

— Не понимаю, что может быть хорошего в путешествии на Мальту! Разве, переменив место, вы внутренне станете другим? Ведь вы будете все тот же, как и здесь.

— Такой же, как здесь?

— Да. Я вижу, что вы упорно боретесь с чем-то в себе. Вы ни одного мгновения не чувствуете себя свободным от душевного напряжения. Вы постоянно недовольны собой. Вы никогда не даете себе покоя.

Лилли молча перемыл очищенный картофель и тщательно вырезал из него глазки. Потом, разрезав каждую картофелину пополам, положил их в другую кастрюлю. Он не ожидал такой критики.

— Возможно, что вы и правы, — сказал он, подумав.

— Какой же тогда смысл отправляться в далекий путь? Ведь вы не переделаете себя этим.

— А может быть, все-таки что-нибудь да переменится.

— Нет. На Мальте ли, в Лондоне ли — вы всегда будете тот же, — с раздражением настойчиво твердил Аарон.

— Вы выносите мне приговор без суда! — пошутил Лилли, не изменяя своему добродушному тону. Вода в кастрюле закипела. Он убавил пламя газовой плиты и опустил в воду горсть соли. — Но вы забываете, что человек — существо сложное. Новые места пробуждают в нем новые свойства и силы. Если бы это было не так, вы и по сей час жили бы дома, со своей семьей.

— Сущность человека не меняется, — возразил Аарон.

— Вы думаете? Что же тогда остается делать человеку?

— Стараться извлечь из жизни как можно больше наслаждений и спокойно ждать ее конца.

— Отлично. Считайте, что я отправляюсь путешествовать в поисках наслаждений.

— Отлично, — согласился Аарон. — Но в таком случае вы поступаете, как всякий средний человек. Между тем вы говорите о себе так, будто собираетесь совершить нечто необыкновенное. Ваше путешествие ничем не отличается от прогулки человека, намеревающегося зайти в кабак. Разница только в том, что вы говорите о нем возвышенными словами и изображаете дело так, будто отправляетесь на поиски философского камня или за чем-нибудь в этом роде. На самом же деле вы просто стараетесь убить время, пока оно еще не убило вас.