— Я тоже, — поддержала ее Джозефина. — Но кому приходится зарабатывать себе средства на жизнь, тот привязан к этому городу. Я охотно вернулась бы в Париж. Но что я буду делать во Франции, — там ведь теперь не заработаешь. Когда вы с мужем возвращаетесь в деревню?

— В пятницу, — ответил Лилли.

— Очень рада за вас. А когда вы едете в Норвегию, Тэнни?

— Вероятно, через месяц, — отозвалась Тэнни.

Подошел поезд. Они не без труда пробрались в тесноту вагонов. Мужчины бранились между собой. Кое-кто спал. Кучки подгулявших солдат во весь голос орали песни.

— Это правда, что вы порвали отношения с Джимом? — спросила Тэнни.

— Да. Он стал нестерпим, — ответила Джозефина. — Его истерические капризы и эгоизм не знают пределов…

— Приходите к нам завтракать, — пригласил Лилли Аарона.

— С удовольствием. Благодарю вас, — поклонился Аарон.

Лилли написал свой адрес на визитной карточке и передал ее Сиссону. Поезд, скрежеща тормозами, уже останавливался на станции. Аарон и Джозефина сошли, чтобы пересесть на другой поезд.

Однажды, в воскресенье, Джозефина пригласила Аарона Сиссона поужинать с ней вечером в ресторане. Они заняли место в уединенном уголке, и за бутылкой бургундского она стала выспрашивать у него историю его жизни.

Отец его был механиком на подъемнике в угольной шахте и хорошо зарабатывал, но был убит при падении люльки, когда Аарону было всего четыре года. Вдова открыла молочную торговлю. У нее не было детей, кроме Аарона. Торговля шла хорошо. Она хотела, чтобы сын стал школьным учителем. Он три года поработал в школе для подготовки к званию преподавателя, но вдруг бросил это занятие и ушел в шахты.

— Почему вы это сделали? — спросила Джозефина.

— Трудно сказать. Я чувствовал, что это мне больше подходит.

Он производил странное впечатление интеллигентного человека с развитыми умственными способностями, питающего, однако, отвращение к образованию и умственной культуре.

Джозефина с любопытством всматривалась в душу этого недавнего шахтера. Она старалась дознаться, какая у него была жена. Но кроме того, что она была дочерью содержателя постоялого двора и обладала слабым здоровьем, девушка ничего не могла выпытать у Аарона.

— Вы посылаете ей деньги? — спросила она.

— Да. За квартиру ей не приходится платить. Дом принадлежит мне. Ей выдают ежемесячно определенную сумму из банка. Мать, умирая, оставила мне тысячу с небольшим фунтов.

— Вы не сердитесь, что я расспрашиваю вас?

— Разумеется, нет, — с улыбкой ответил он.

Манеры у него были почти светские. Он умел быть утонченно вежливым, и в то же время Джозефина чувствовала, что он держит ее на определенном расстоянии от себя, избегая интимности. Кое в чем он напоминал ей Роберта: белокурый, стройный, хорошо сложенный, — настоящий тип английской мужской красоты.

— Не скажете ли вы мне, почему вы покинули жену и детей? Разве вы не любили их?

Аарон поглядел на свою смуглую собеседницу, чуть-чуть нахмурясь.

— Почему я покинул их? — переспросил он. — Без всякой особенной причины. Им и без меня не худо живется.

Джозефина с удивлением вскинула на него глаза. Она заметила черты тайной боли на его пышущем здоровьем лице и болезненную напряженность взгляда.

— Не могли же вы, однако, так, без всякой причины бросить своих маленьких дочурок?

— И все-таки я сделал это. Без всякой причины, кроме того, что мне захотелось почувствовать себя на свободе.

— Вы искали новой любви?

— Нет, я искал свежего воздуха. Я сам не знаю, чего ищу.

— Но человек обязан знать это. Особенно, когда другие люди страдают из-за него.

— Нет. Дороже всего возможность свободно дышать свежим воздухом. Меня тяготила обязательность любви… Если я вернусь домой, я опять буду обязан любить, заботиться и все прочее…

— Вероятно, вы хотели большего, чем могла дать вам ваша жена?

— Вернее будет сказать, что я, напротив, хотел меньшего. Она взвинчивала в себе любовь ко мне, цепляясь за меня, не давая мне вздохнуть.

— Разве вы никогда не любили ее?

— Любил. Я никогда никого не любил, кроме нее. Но я никогда не собирался становиться любовником ее, или чьим бы то ни было. В этом корень всего. Я не желаю ласкать и заботиться, когда во мне нет ласки и заботы. И не хочу, чтобы мне навязывали эту обязанность.

— Хотите еще вина? — предложила она Аарону.

Он отказался. Ей нравилось его полное равнодушие к непривычной обстановке великосветского ресторана. Она заказала кофе и ликер.

— Однако, не можете же вы хотеть устраниться от всех человеческих привязанностей? Я иногда чувствую себя такой затерянной, такой ужасно одинокой. Это не сентиментальность. У меня нет недостатка в мужчинах, которые уверяют, что любят меня. Но жизнь моя, в глубине, одинока…

— А у вас есть родные?

— Никого, с тех пор, как умерла мать. Есть тетка и двоюродные братья в Америке. Вероятно, я когда-нибудь поеду с ними повидаться. Но они не в счет.

— Почему вы не вышли замуж? Сколько вам лет?

— Двадцать пять. А вам?

— Тридцать три.

— Не знаю, почему я не вышла замуж. Я терпеть не могу сама зарабатывать. А приходится это делать. Но работу свою я люблю.

— Чем вы сейчас занимаетесь?

— Пишу декорации для новой театральной постановки. Это мне нравится. Но часто я спрашиваю себя, что будет со мной дальше…

— Что вообще бывает с людьми? Все мы живем, пока не умираем. О чем тут еще думать! — сказал Аарон.

Джозефина нервно затянулась папироской.

— Да!.. Больше всего я хотела бы, чтобы наступил конец света. Мне очень хочется, чтобы этот мир прекратил, наконец, свое существование.

Он засмеялся и медленно выпил свою рюмку ликера.

— Не разделяю этого желания, — сказал он. — Я, напротив, не прочь пожить, пока живется.

— Разве вы довольны своим существованием? — воскликнула Джозефина.

— Да. Я хочу быть только независимым, предоставленным самому себе. Я ненавижу всякие лирические чувства и житейские заботы и не желаю, чтобы меня принуждали их иметь. Пусть только мне дадут возможность быть самим собой.

— Нельзя сказать, чтобы ваши слова звучали вежливо по отношению к вашей даме, — с деланным смехом, в котором слышалось задетое самолюбие, сказала Джозефина.

— Мне кажется, я ничем вас не обидел, — искренно ответил он. — Вы же понимаете мою мысль.

Она некоторое время молча вглядывалась в его лицо, потом громко рассмеялась.

— Вы недурно исполняете роль простофили. У вас есть комический талант. Вы это знаете?

— Первый раз слышу и уверяю вас, что вы ошибаетесь, — возразил Аарон. — Вот Джим Брикнелль, — у того редкие комические способности.

— Вот уж не нахожу в нем ничего забавного! Это всецело поглощенный собой, пропитанный эгоизмом, истерический человек. В нем и на волос нет ничего смешного.

— Я думаю, что вы не соглашаетесь только из духа противоречия, — сказал Аарон. — Переменим лучше разговор. Скажите, как понравился вам Лилли? — спросила Джозефина.

— Он, по-видимому, человек с очень острым умом. Чем он занимается?

— Пишет повести и драмы.

— Ему за это платят?

— Редко и мало… Лакею хочется, чтобы мы ушли. Пойдемте.

Она встала и пошла к двери. Швейцар подал ей пальто, и она вместе с Аароном вышла на улицу.

— Может быть, вы хотите сесть в автобус? — напрягая голос из-за ветра, кричала она Аарону.

— Нет. Я охотно пройдусь пешком.

— Я тоже. Идем.

Они пересекли Чаринг-Кросс, по которому с грохотом катились неуклюжие автобусы, переполненные пассажирами. Пересекли Хольборн, прошли мимо музея, не проронив ни слова. Подошли к прекрасному старому Блумсберийскому скверу и ступили в его пустынные в этот час аллеи.

— Как прекрасно шумит ветер, — задумчиво произнесла Джозефина. — Остановимся и послушаем…

Они присели рядом на скамью и долго молчали. Издали доносился шум людных улиц. Но над парком нависла тишина соседних мертвых и безлюдных в поздний час кварталов.