— Хорошо. Но что же такое это «что-то»?

— Не знаю. Но думаю, что это нечто, имеющее отношение к любви. Вероятно, сама любовь грызет наше нутро, как раковая язва.

— Почему бы это? Разве такова, по вашему представлению, самая природа любви? — опять спросил Лилли.

— Не знаю. Право, не знаю. Может быть, действительно, это коренится в самой природе любви. Вот послушайте. Я люблю свою жену. Она мне очень дорога. Я восхищаюсь ею, уважаю ее, верю ей. Она значит для меня гораздо больше, чем какая бы то ни была женщина на свете, больше даже, чем моя мать. Итак, я счастлив, и она счастлива нашей любовью, нашим браком. Так было. И вот слушайте дальше. Ничто не изменилось. Любовь не изменилась, она все та же. И тем не менее, теперь мы уже больше не счастливы. Да, мы несчастны. Я знаю, что она несчастна и что я несчастлив.

— Что же случилось? Почему? — участливо спросил Лилли.

— Да. Счастья больше нет, — продолжал маркиз, и на лице его отразилась мучительность овладевшего им порыва откровенности. — Счастье ушло от нас. Но я и не требую счастья. Откуда у меня право на него? Желать счастья — пустое ребячество. И вот, в нас обоих, я вижу это, сидит что-то, что грызет нас, толкает, влечет куда-то, мы сами не знаем — куда. Это подтачивает нашу жизнь. И все-таки мы любим друг друга, мы страдали бы, если бы разлучились. Вы понимаете меня?

— Да. Я понимаю вас. Я переживаю нечто, сходное с этим. Но я желал бы услышать от вас, почему же именно так случилось? Почему?

— Я буду говорить все, что думаю. Вы позволите? А вам я предоставлю право откровенно высказать мне свое мнение, если мои слова покажутся вам бредом сумасшедшего. Хорошо? Так слушайте. В наше время женщина вожделеет к мужчине, и он должен идти к ней, потому что она его желает. Понимаете? Скажем — я иду к женщине. Предположим, к своей жене. Я иду к ней с кипением в крови, потому что я пожелал иметь ее. Тогда она отстраняется от меня, прогоняет меня, говорит: нет, нет, только не теперь, я устала, я плохо себя чувствую, я не расположена. Она отстраняет меня, держит на отдалении до тех пор, пока не заметит, что я не в настроении, что я не в духе, что вообще кровь моя уснула, что во мне нет, понимаете, влечения к ней. Тогда она обвивает меня руками, осыпает ласками, льнет ко мне, всячески старается пробудить во мне потребность обладания ею. И она добивается своего, — я беру ее. И я люблю ее, она счастлива. Все хорошо. Хорошо потому, что побуждение шло от нее, зачинщицей была она, действовала ее воля. Я не помню во всю свою жизнь, чтобы жена зажглась любовью ко мне, уступая моей любви, подчиняясь моему любовному почину. О, да — она подчинялась мне, потому что я бывал настойчив, или потому, что она хотела быть хорошей, покорной и любящей женой. Но что в этом? Скажите, какая этому цена? Чего стоит женщина, покорно отдающаяся мне, но не отвечающая любовью и страстью на мою страсть и любовь? Это хуже, чем ничто. Хуже! Вот это-то и подымает во мне неудовлетворенность и будит недоверие. Когда я говорю ей все это, она утверждает, что все это неправда, выдумка. Она уверяет, что только того и хочет, чтобы я желал ее. Любил ее и желал. Но именно тут-то она и обнаруживает, что ставит впереди свою волю. А если я прихожу к ней по собственной воле, она отстраняет меня или только допускает меня к себе. Даже теперь, после десяти лет брачной жизни, все это происходит так же, как в первые дни. Но теперь я понимаю, в чем дело, а в течение долгих лет не понимал…

Маленький полковник был в каком-то исступлении. Лицо его перекосилось. Голубые глаза выкатывались из орбит и сверкали белками. Он в упор смотрел на Лилли.

— Разве не все равно, — тихо произнес Лилли, — в ком из вас желание рождается раньше?

— Не все равно! Нет, не все равно! — крикнул маркиз.

— Конечно, дорогой мой, не все равно, — задумчиво сказал Аргайл.

— Да, — мрачно подтвердил Аарон.

Маркиз обвел всех взором.

— Нет, в этом-то и заключается вся суть! В этом жизнь или смерть. В порядке вещей всегда было, чтобы желание рождалось в мужчине, а женщина отвечала бы на него. Так всегда было в прежние времена в Италии. И считали, что так должно быть. С этой целью женщин воспитывали вдали от мужчин. С этой целью наша католическая церковь воспитывала девушек в монастырях и оберегала их душевную невинность до самого замужества. Благодаря этому, они до самой брачной ночи не знали этой ужасной вещи — вожделения женщины к мужчине. Этого ужасного вожделения, которое пробуждается у женщины в голове, прежде чем в сердце и крови, которое подчиняет ей мужчину, делает его ее рабом… Это пошло от Евы. Я ненавижу Еву. Я ненавижу ее волю к знанию и её волю к обладанию. Я ненавижу ее упорное стремление превратить меня в раба своих желаний. Она может даже любить меня, способна лелеять и окружить заботой, готова отдать за меня жизнь. Но почему? Потому что я принадлежу ей. Я — та вещь, которая находится в самом интимном ее обладании. Ничего другого во мне она не видит и ничего больше во мне ей не нужно…

— Так почему бы не согласиться на это, не примириться с этим? — сказал Лилли.

— Потому что я не могу. Не могу. Хотел бы, но не могу. Городское мещанство, буржуазия — те могут. Да. Только они одни. Буржуа, лавочники — они умеют служить своим женам, и жены любят их. Их жены дебелы и счастливы, они холят своих мужей и всегда им изменяют. Таковы буржуазные женщины. В каждой из них сидит кусочек Мадам Бовари. Буржуазный муж покладист. Он — лошадь, а она — кучер. По первому ее кличу он подставляет голову под хомут. И оба довольны. Они это могут. Но я — слуга покорный! — и маленький итальянец гневно топнул ногой.

— Вы правы, мой мальчик, — сказал Аргайл. — Женщины взяли верх над нами, и мы, как извозчичьи лошади, привыкли бежать, когда они крикнут: «пошел». Я испытал все это на собственной шкуре. Но я порвал вожжи и разбил нашу брачную упряжку.

— Но разве нельзя установить в браке равновесия двух воль? — спросил Лилли.

— Голубчик мой, ведь равновесие по законам физики заключается в том, что когда одна сторона поднимается, другая опускается вниз. Одна сторона дает, другая принимает — вот единственное правильное соотношение в любви. В наше время женщина стала активной стороной. В этом, увы, не может быть сомнения. Она ведет, мужчина следует за ней. Вот как обстоит дело. Мужчина идет на поводу. Достойное для него положение! — ответил Аргайл.

— Но почему бы мужчине не принять этого положения вещей? — возразил Лилли. — Ведь наука находит такой порядок естественным во всей живой природе.

— К черту науку! — закричал Аргайл. — Ни один мужчина с каплей здравого смысла и чувства своего достоинства не захочет подчиниться этому.

— Да! Да! Да! — закричал итальянец.

— Так, каков же ваш вывод, господа? — спросил Аарон.

— Погодите, — перебил его Аргайл. — Скажите сперва, похоже ли, по-вашему, на действительность то, что говорит маркиз? Ведь вы женаты. Ваш личный опыт подтверждает это или противоречит этому?

— А ваш? — ответил Лилли вопросом.

— Мой опыт совершенно совпадает с тем, что рассказывает маркиз, — ответил Аарон. — Совершенно. До последней черты.

— И мой был, к сожалению, чересчур похож на это, — с гримасой сказал Аргайл.

— А ваш, Лилли? — с какой-то тревогой спросил маркиз.

— Да, не слишком разнится от вашего, — неохотно ответил тот.

— Ага! — воскликнул Дель-Торре, вскочив так, словно он неожиданно нашел что-то.

— Что же должен, по-вашему, делать мужчина? — обратился Аарон к Лилли.

— Я ничего не собираюсь делать. Я просто не отвечаю на посвист, когда меня вздумают так позвать. Задайте лучше этот вопрос Дель-Торре.

— Не знаю, что делать, — отвечал тот. — Знаю только, что это должно измениться. Мужчина должен стать зовущим, а женщина — отвечающей.

— Фью! Этого никогда больше не будет, — сказал Аарон.

— Пожалуй, что и не будет, — мрачно согласился итальянец. — Теперь происходит вот что: обжегшись несколько раз, мужчина ищет такую подругу, которая стала бы отвечать ему, а не только тащить на привязи своей страшной сексуальной воли. Он ищет юную девушку, невинную, еще неопытную, ничего не знающую, и думает, что такая не возьмет над ним верх. Он думает, что будет обладать ею, а не она им, потому что она юна. Но его ждет разочарование. Потому что теперь годовалое дитя если оно — девочка, уже обладает в зачатке всеми свойствами сорокалетней женщины, и в ней уже заложена воля к подчинению себе мужчины.