— Вы не курите?

— Благодарю вас, — ответил Аарон.

— Здесь турецкие, а с этой стороны — венгерские.

— Спасибо, я возьму турецкую, — сказал Аарон.

Маленький офицер захлопнул свой портсигар и предложил спичку.

— Вы впервые во Флоренции? — продолжал он.

— Всего четыре дня, — ответил Аарон.

— Я слышал, вы имеете отношение к музыке?

— Я только играю на флейте.

— Да, но зато вы играете, как артист, а не как любитель.

— Откуда вы это знаете? — засмеялся Аарон.

— Мне сказали, и я этому верю.

— Очень мило с вашей стороны. Но ведь и вы музыкант?

— Да, мы оба музыканты — жена и я. — Манфреди взглянул на свою жену. Она стряхивала пепел с папиросы.

— Какие? — спросил Аарон.

— Что вы имеете при этом в виду? Конечно, дилетанты.

— Нет, я подразумеваю инструмент. Рояль?

— Да, рояль. Жена, кроме того, поет. Но мы уже давно не упражнялись. Я четыре года пробыл на войне, наша квартира была в Риме. Жена часто бывала в Париже, не хотела оставаться одна в Италии. Итак, вы видите, все проходит, уходит!

— Да, — сказал Аарон. — Но ведь вы снова возьметесь за свое искусство?

— Мы уже начали. По субботам у нас бывают музыкальные утра. В ближайшую субботу — струнный квартет и соло на скрипке. Будет играть дочь профессора Тортоли, композитора; вы, может быть, слышали про нее?

— Да.

— Вы ничего не будете иметь против того, чтобы прийти послушать?

— Будет страшно мило с вашей стороны, если вы придете, — сказала вдруг его жена совершенно просто и естественно.

— Я буду очень рад.

— Смотрите, приходите.

Пока они так беседовали, к ним подошел Алджи.

— Ну как, маркиза, можем мы надеяться хоть на один романс?

— Нет, я не пою больше, — прозвучал медлительный, контральтовый голос.

— Да, — сказал Манфреди, — она не хочет, хотя отлично могла бы петь. Таков ее каприз.

— Боже мой! Боже мой! — воскликнул Алджи. — Вот еще новое несчастье в списке наших бедствий. Но… но… неужели никто из нас не сможет переубедить вас? — улыбнулся он ласково и патетически, с особым выражением в глазах.

— Не знаю, — ответила она. — Что будет, то будет.

— Может быть… — И тут миниатюрный хозяин повернулся в сторону Аарона: — может быть, мистер Сиссон, ваша флейта выманит из птички ее звуки? Знаете, как дрозд, вызывающий другого на состязание! Не считаете ли вы это вероятным?

— Право не знаю, — ответил Аарон.

— Вот видите, может быть, вы сделаете чудо, мистер Сиссон. Не сыграете ли вы нам?

— Я тоже прошу вас, — поддержала его маркиза. — Флейта — один из любимейших моих инструментов.

— Очень жалею, что я не принес ее с собою, — мне не хотелось идти в гости с футляром.

— Как жаль, что она не помещается в вашем кармане, — сказал Алджи. — Увы! Сколько разочарований. Я никогда еще так остро не чувствовал, что наша уютная жизнь в нашем уютном, старом мире рушится…

Гости начали расходиться. На лестнице Аарон очутился рядом с маркизой и ее мужем. У самого выхода маркиз спросил жену:

— Как мы поедем, дорогая, на трамвае или в экипаже? — Видно было, что он бережлив.

— Пешком, — ответила она, взглянув через плечо на Аарона. — Нам с вами, кажется, по дороге? — И все трое направились через город.

— Ты уверена, что это будет не слишком утомительно для тебя? — спросил маленький офицер, покровительственно взяв свою жену под руку. Она была выше его, но он не смущался этим.

— Нет, мне приятно пройтись.

— Да, если только потом не придется расплачиваться за это.

Из этого диалога Аарон понял, что маркиза была не вполне здорова. По-видимому, она страдала какой-нибудь нервной болезнью, потому что глаза ее подергивались порой пеленой отчуждения от всего окружающего, что так характерно для невропатов.

В этот воскресный вечер улицы Флоренции были запружены толпами прогуливающихся солдат в серо-зеленой форме. Наши спутники с трудом пробивали себе дорогу. Маркизу ежеминутно приходилось прикладывать руку к кепи, отдавая честь. Серо-зеленые, грубые, похожие больше на мужиков, чем на военных, солдаты слишком откровенно провожали маркизу глазами.

Подошли к мосту, где им предстояло расстаться.

— Не хотите ли зайти к нам выпить стакан коктейля? — спросила она.

— Сейчас? — удивился Аарон.

— Да, сейчас самое время для коктейля. Который час, Манфреди?

— Половина седьмого. Зайдите, выпейте с нами, — сказал итальянец, — последуйте нашему обычаю.

Аарон перешел с ними через мост. Маркиз Дель-Торре занимал первый этаж старого палаццо на склоне холма, по ту сторону реки. Слуга отпер им двери.

— Ах, если бы только у нас было тепло. Но это помещение почти невозможно натопить. Мы всегда сидим в маленькой комнате.

Аарон очутился в очень теплой комнате с затененным светом и смесью староитальянской неуютности и современного комфорта в обстановке. Маркиза вышла, чтобы переодеться. Маленький офицер был очень любезен; гость ему, очевидно, нравился.

— Не хотите ли взглянуть на комнату, где мы музицируем? Мы снова начинаем устраивать музыкальные утра, как и раньше, — по субботам. У нас собиралось по пятнадцать — двадцать человек. Я так люблю эти музыкальные собрания. Но боюсь, что жена далеко не так увлечена ими, как раньше. Мне так хотелось бы, чтобы она пробудилась от своего безразличия. Война точно высосала из нее всю жизнь. Здесь, во Флоренции, столько любителей музыки, и очень хороших. Я надеюсь, это развлечет ее, и она станет сама собой. Я так долго пробыл на фронте. Ей было вредно одиночество. Я верю, что теперь ей станет лучше.

Говоря это, он засветил электричество в длинной гостиной. Это была красивая комната в стиле итальянского ампира: прекрасные выцветшие гобеленовые панели, позолоченная мебель и другие вещи придавали ей большое очарование. Она была обширна, не слишком пуста и казалась вполне жилой. Хозяину было приятно показывать ее.

— Конечно, наша квартира в Риме гораздо роскошнее, — сказал он, — но я предпочитаю эту, именно эту. — Какая-то печаль появилась у него во взоре, он начал тушить лампочки.

Аарон с хозяином возвратились в маленький салон. Маркиза уже сидела в низком кресле. На ней была теперь тонкая, прозрачная блузка с открытыми руками и шеей. Полногрудая, с нежной кожей, она производила впечатление сильной телом, но вовсе не слишком полной женщины.

— Манфреди, приготовь же нам коктейль, — сказала она. — Не находите ли вы, что здесь очень холодно? — спросила она Аарона.

— Нисколько, — ответил он.

— Печь все время топится, а толку мало.

— Вы слишком легко одеты, — сказал он.

— Ах, нет, печка должна давать достаточно тепла. Садитесь же. Хотите курить? Вот папиросы и сигары.

— Благодарю. У меня свои. Ваша большая комната так удобна для музыки.

— Да, очень. Не захотите ли вы поиграть у нас как-нибудь?

— Разве вы хотите? Я хотел сказать: разве вас интересует это?

— Что — флейта? Музыка вообще? Как сказать! Раньше я ее очень любила. Теперь и сама не знаю. А Манфреди просто живет ею.

— Вы без удовольствия думаете о своих музыкальных утрах по субботам? — спросил он.

— Да, без особенного удовольствия. Я устраиваю их ради Манфреди. Боюсь только, что он это понимает.

— Вас утомляет большое стечение людей?

— Да, и люди. Но не они одни. Утомляет и угнетает сама музыка. Не знаю почему это случилось.

— Так для чего же вы устраиваете свои утра по субботам?

— Насколько это возможно, я стараюсь не появляться на них… Я уверена, вы подозреваете, что со мной что-то неладно, раз я все так странно воспринимаю, — добавила она наполовину встревоженно, наполовину иронически.

— Нет, я только удивляюсь. Поверите ли, ведь и я чувствую нечто подобное. Оркестр приводит меня в слепую ярость. Мне хочется бросить бомбу.

— Вот именно. На меня он действует точно так же! Но теперь эта идиосинкразия дошла до такой степени, что я уже не чувствую ничего, кроме дурноты; знаете, как при морской болезни.