Из дорожных зарисовок Алеше не снятся… Все – сам! – Он никак не согласен на меньшее. Мальчишка – в тельняшке, но… спит, как сурок. Алеше не снятся дороги Смоленщины… (не видел он толком российских дорог.) Над верхней губой – чуть заметная родинка. Он – сам по себе, не задолблена роль. Он знает, «с чего начинается Родина» — с таможни, со слов: «Пограничный контроль!». …А плюшевый мишка две бусины вылупил и смотрит насквозь, от бессонниц устав… пока по «нейтралке» – из Себежа – в Зилупе со свистом летит желто-синий состав… За далями – дали вослед… и – так далее… Смолистый рассвет заливает леса. И вздрогнешь, увидев – колодцы Латгалии сухими глазами глядят в небеса. …И с полок слетают крылатые простыни. …Небритый сосед говорит: «Вуаля!» …Саднящий динамик фонит девяностыми — «Зачем нам, поручик, чужая земля?». Так странно – «проселки, что дедами пройдены» — другая судьба, незнакомая жизнь. …И поезд опять прибывает на… Родину (?) …А здесь, как везде… — ни своих, ни чужих… В плацкартном вагоне «Скорый» ход набирает, время его пришло — Измерять колесами Среднюю полосу. А моя попутчица – как же не повезло — Говорливая тетка, жующая колбасу. И она все болтает, битком набивая рот… Вот ведь, думаю, надо же – выдался мне «досуг»! А она – про соседку, Путина, огород… Начала о себе. Побежали мурашки вдруг. И в глазах ее шевельнулось на самом дне То, что с детства задолблено: взялся – тяни свой гуж… Ее сын в девяносто пятом погиб в Чечне. В девяносто девятом повесился спьяну муж. Она, пот отирая со лба, говорит: «Жара». Отхлебнув воды, улыбается: «Хорошо». У нее умирает от рака в Москве сестра, Она едет прощаться с последней родной душой. Паренька жалеет: «Совсем еще не окреп. Видно, мать измаялась, бедная, ждать сынка!» — Спит в наушниках тощий дембель, сопя под рэп, С верхней полки свисает жилистая рука. Все затихло, уснуло, съежилось, улеглось. И вагон стучит колесами и храпит. Но метет мозги бессонницы помело. Сколько сорных мыслей… какая из них пронзит, прошибет, проймет до ядрышка, до нутра? — «Я лишь пепел Европы, и здесь – не моя страна»… Как же сладко курится в тамбуре в пять утра! За окном рябинно, розово. Тишина. Крепкий орех
…Только мама и ты. И весна на дворе. Воздух детства, звенящий, как спелый арбуз. Слово «Родина» – крепкое, точно орех — не распробуешь с первого раза на вкус. …Середина пути. И дождем осажден серый город, дрейфующий в талой воде. Так бывает: годишься не там, где рожден… А бывает… и вовсе не годен нигде. …И трясешься в вагоне – судьбе ли назло? — Вот и дерево кроной глядит на восток. — Так подбитая птица встает на крыло, безнадежно ловя восходящий поток. …А тебе говорят: «Так ведь это – твой дом!» — ножевые слова – как удары серпа. Слово – крепкий орех, да вот только потом… от него остается одна скорлупа. …И царапаешь душу в густой трын-траве. Но с тобой пуповиной земли сплетены — вместо матери – крест, вместо Родины – две совершенно чужих бесприютных страны… Город ты мой единственный Четное и нечетное – улицы арифметика. – Не говори мне лишнего, ведь все равно – не то! — В красном трамвае с рожками – шумные безбилетники. В зыбком морозном мареве – клетчатые пальто… – Как не поверить в лучшее, если в кармане – семечки, Город мой, отпечатанный в памяти навсегда — старой ушанкой кроличьей, булочкой трехкопеечной, струнными переборами, искрами в проводах… «Винный», «Пивной», «Закусочный», в меру обезображенный пряным закатным соусом; кухонный шут и враль… – Город ты мой единственный, памятью приукрашенный, был ты таким «безбашенным» — выл в голове февраль… Хватит. Откуролесили. Впору бы образумиться… Время упругим яблоком катится в никуда. …Но за подкладкой Города, в тесном кармане улицы прячется сумасбродная – только моя – звезда… Капли летят за шиворот. Ветром лицо исколото. Желтый фонарь качается. Мокрая тень дрожит… – Город ты мой единственный, ну, извини – какого ты лешего бестолкового – стал мне таким чужим? Что остается? – Вымокшей тенью бродить по улицам, жадно курить и сплевывать в черные пасти луж. Город ты мой простуженный, что же ты так нахмурился? Сколько в тебе утоплено эдаких «мертвых» душ?  Начинается с детства… Шебутная весна беспричинна, синична. Во дворе на заре проросла трын-трава. Город Н-ск, привокзально-базарно-циничный. Время спит. Полутени свились в кружева. Утро капает медом. Успеть бы согреться, окунувшись туда, где… тебя уже нет. Где гуляет по крышам беспечное детство… Небо. Ветер. Каникулы. Новый мопед. Вислоуха надежда, а счастье усато — полосато. И можно витать в облаках. И синяк в пол-лица повышает твой статус, как петарда в кармане да в гипсе рука. И с раскрытым зонтом ты стоишь на балконе. Гомонит под окном детвора со двора. Можно просто сбежать, и тебя не догонят… – Ну, давай, десантура! Рискни «на ура»! — Во дворе пацаны. И куда тебе деться? — Ты летишь в трын-траву, на которой роса… Так любая судьба начинается с детства, как родной алфавит начинается с «А». Ты пока черновик. Ты еще не дописан, до конца не обжит, не зачитан до дыр… Утро тлеет, алея, как ягода тиса. Ты крупнеешь, но мельче становится мир. Небо больше не пахнет грозой и рябиной, подмороженным яблоком, ливнем грибным… И теперь ты краснеешь за «подвиги» сына… Время спит. Полутени свиваются в дым. |
