Осеннее депрессивное Ушла в себя и не вернулась, и так живу, а осень вдоль печальных улиц метет листву, и жизнь летит, как листья, мимо, скупа теплом, не чувствую себя любимой — и поделом… Внутри меня темно и сухо, чего ж еще? Придет с косою Смерть-старуха, предъявит счет, да нечего ответно Смерти мне предъявить, ведь не отнимут счастья черти, раз нет любви. Скажу: жила в плену иллюзий, и вот итог: скатался, завязавшись в узел, Судьбы моток. Исчезну, без вести пропавшей в осеннем дне, и серый дождик подгулявший всплакнет по мне… Навстречу птицам, осенью на север… Навстречу птицам — осенью на север я снова следую природе вопреки. Опять не спится. Чаем сон рассеяв, твердят соседи мне, что люди – дураки. К чему я еду, снова возвращаясь, чего не видела? Мой дом уже не тот… Истлевшим пледом да остывшим чаем меня обыденность заплесневело ждет. Как странно: память душу мне не греет, и от грядущего я радости не жду, но это ранит осенью острее, как будто времени печальней нет в году. И небо низкой облачностью хмуро глядит слезливо поезду вослед. Перрон так близко, я и вправду дура, и лишь наивные считают, что поэт. Клен. Из мужского альбома Вновь улетело лето, птичьи стаи готовятся растаять в небесах, листва желтеет, выжжена местами, и всех стихов уже не написать… Сады расшиты бисером черемух: что было белым, кажется черней. Немного грустно выходить из дома, немного пусто в доме и во сне, немного странно жить в начале века, в котором предречен конец времен, немного больно с сердцем человека тому, кто был Любовью ослеплен, немного страшно без любви остаться, грешно немного оставаться с ней, смешно немного выглядеть паяцем, немного пошло злиться и краснеть от горьких слов одной из тех немногих, в которую немного был влюблен… Немного поздно вспоминать о Боге, когда ты сам – давно опавший клен. Укусила себя за хвост… Я Уроборос, я голый Феникс, я обгоревший бескрылый птах, бог-богоборец, vagina-penis, орел и решка… В чужих устах я так устал от пустых проклятий в набитых мною несытых ртах, что на глиста стал похож я статью, и харкать гноем на тень Христа в тени креста я устал не меньше, но что поделаешь — смерти нет, есть только дети мужчин и женщин, да семь наделов чужих планет, да звон монет – чешуей по коже, да поминальный протяжный звон… Да, смерти нет. Но ведь жизни – тоже. Так что же с нами? Неужто сон? Я Уроборос, я бесконечен, и хвост – все то, что не голова, и перьев поросль болит, как печень, и в осень пошло летят слова… И целовать этот хвост противно, и укусить его западло, и мне бы в ад давно уползти, но на небеси возлюбили зло. И сам себя я люблю и плачу, и снова плачу и хохочу, в своих объятьях себя же трачу на бред собачий и перья чувств. Они потеряны всеми, всюду и сожжены на хвосте времен, а вместе с перьями вера в чудо, с ней иже ны… И приговорен я грызть сей хвост обгорелый, горький и помнить вечно, башку обвив, о брызгах звезд на тарелках гор и о бесконечной большой Любви… Я Уроборос, я память предков, я амнезия, я тьма и свет, костер и хворост… …возврат каретки… Плевать на зиму мне. Смерти нет.  Подражание Шекспиру 85 Как трудно вознести Тебе хвалу, влача свою Судьбу, как я влачу. Как трудно прочитать молитву вслух и уберечь дыханием свечу, и, обжигая воском пальцы рук, нести ее тому, кому велишь, и, замерзая на сыром ветру, идти за ним, светя, на край земли, и боль терпеть, и петь о боли той, и знать, что счастье будет не со мной, и быть мечтой, расставшейся с мечтой, оставшейся земной и неземной, и ежечасно говорить с Тобой, и верить в то, что Ты и есть Любовь. Солнце на синем Елена Копытова. Латвия, г. Рига От автора: По образованию – юрист, по профессии – преподаватель. Есть сын-школьник. Люблю поэзию и воздушный экстрим. © Копытова Елена, 2016 Дорожное …А за окном – березово. Шпалы – чересполосицей. Небо играет красками щедро и нараспев. Сумерки гонят с пастбища рыжее стадо осени. Даль убегает в прошлое, выдохнуть не успев. Только прикосновение, только намек – не более… Тянется-канителится времени волокно, зыбится послесловием чеховской меланхолии… Желтый зрачок прожектора высветил полотно. Беглый этюд – плацкартное: рыжий трехлетка с яблоком. Ложка по подстаканнику бряцает бубенцом. На незнакомой станции суетно, как на ярмарке. Пахнет капустой квашеной, бочечным огурцом. Можно дышать, как дышится… или парить, как движется. Можно сказать, как выдохнуть – шелестом-ветерком. Только вот слово «Родина», в общем-то, слишком книжное… лучше бы – полушепотом, тающим сквозняком. Бродят слова ненужные (вроде письма с оказией) — то ли уже на подступе, то ли еще в пути… – Вяленым рыбным Севером, спелой арбузной Азией, мокрым хохлатым Питером встреть меня, приюти… и посмотри доверчиво… и обними по-дружески… пусть себе паутинится медленной речи вязь. Будь ты слегка подвыпившей, луковой и простуженной… Знаешь, и пуповинная недолговечна связь. Вижу – на шею времени кольца легли годичные. Вижу, как из дорожного старого рюкзака волком глядит предательство паспорта заграничного с ужасом обреченности вечного чужака. |
