— Ну, ладно, — нетерпеливо сказал он, — забирай все.

Юрик взял картинку с белым медведем, повертел в руках, положил обратно.

— Ну что тебе ещё надо? — дрожащим голосом заговорил Витька. — Ну что?

Он достал из кармана стеклышко от старых бабушкиных очков.

— Во, бери!.. Им можно бумагу поджигать на солнце…

Юрик повертел стеклышко, посмотрел через него на брата и положил на бревно.

Витька достал медную тонкую пластинку. Для моторчика берег, почти готовая щётка, жалко отдавать, да, видно, придётся.

Юрик пощупал пластинку, положил рядом со стёклышком. Тогда Витька вынул замысловатую латунную деталь со множеством мелких отверстий. Уж против неё-то этой малявке не устоять! Но и к детали Юрик отнёсся столь же равнодушно.

Витька патетически воздел руки к небу:

— Ну чего тебе ещё?! Неужели мало за какой-то паршивый рубль?!

— Ножичек дай, — сказал Юрик, глядя на него чистыми, ясными глазами.

— Чего? — не поверил своим ушам Витька.

— Ножичек.

От нахлынувших на него чувств Витька схватился за голову, винтом закружился на месте. Остановился, навис над Юриком в позе громовержца.

— Ты что?! Очумел?! Ножичек ему подай… За рубль! Это ж… уметь надо!..

В его голосе слышались слезы. Он чувствовал, что больше не в состоянии выдержать. Но тут вмешался Спартак.

— Отдай ты ножичек. Подумаешь, добро…

Витька метнул на него негодующий взгляд. Что он понимает в ножичках, если свой собирался подарить первому встречному? Для него, может, это и не добро, а для Витьки… Ножик ему купил отец и наказал беречь. И Витька берёг. С какой любовью затачивал его — ножик был остр как бритва. Витька привык к нему, орудовал им быстро и ловко. Каждый раз, когда лезвие мягко, с легким хрустом врезалось в дерево, Витька испытывал невыразимое удовольствие, словно художник, положивший удачный мазок. Он мог сделать этим ножом всё что угодно: саблю, паровоз, самолёт, санки, корабль, всё… И расстаться с таким ножиком? Ни за что!

Он проглотил слюну и, сдерживая готовые навернуться на глаза слёзы, сказал:

— Не дам… Свой-то небось бережёшь…

Лицо Спартака неожиданно просветлело.

— А ведь и верно… Я и забыл. Вот, держи.

И он протянул Юрику великолепный нож о двух лезвиях, на рукоятке которого было нацарапано «Спартак — защитник угнетённых». Юрик быстро спрятал нож в карман, торопливо собрал картинки, стеклышко, медяшки и лишь после этого вручил Спартаку рубль.

Витька устало опустился на бревно, смахнул со лба обильно выступивший пот. И повезло же малявке! Ведь это подумать: за рубль — такой славный ножик!

— Жадный он у тебя, — сказал Спартак с осуждением.

— Жадный, — беззлобно подтвердил Витька. Помолчал и добавил: — Зато умный.

На следующее утро Сёмка скрылся из дому чуть ли не затемно, не дожидаясь пробуждения матери. Он знал, что ему влетит, но утешил себя тем, что всё равно придётся отвечать за нерешённые задачи и лишний проступок ничего не меняет.

Через полчаса экспедиция в полном составе сидела на бревне. Подсчитали наличность — четыре рубля. Четыре замызганные скомканные бумажки. После некоторого раздумья Спартак сказал, что ещё рубль, пожалуй, можно добыть у Лены. Ей только вчера дали на альбом, потому что она собирает гербарий. Но ведь всему свету известно, какая она жадная.

И тут друзья, пожалуй, впервые за утро услышали Витькин голос. До этого Витька не участвовал в разговоре, даже против обыкновения ни разу никому не указал, что «уметь надо». Вёл он себя как-то странно. Сидел, опустив голову, и шумно вздыхал, словно ему не хватало воздуха. И лицо у него было совсем не Витькино. На нём, как писали в старых романах, лежала печать тихой грусти. В глазах исчезли озорные весёлые искорки. Но самое удивительное: рыжеватые Витькины вихры были расчесаны на пробор. Время от времени он поплёвывал на ладонь и приглаживал их.

— Нет, она добрая и хорошая, — сказал Витька. Это был не его бодрый и смешливый голос. Это был голос умирающего лебедя.

— Добрая… Ха-ха, — засмеялся Спартак и подтолкнул Сёмку, призывая и его повеселиться. — Уж я-то знаю. Баба-яга и та, наверное, добрей…

Тут произошла странная вещь. Витька вскочил и встал в позу кулачного бойца.

— Если ты ещё раз назовёшь Лену бабой-ягой, я дам тебе в ухо.

Спартак до того удивился, что оставил вызов без ответа. У Сёмки защемило в груди — он сразу понял, в чём дело. Витька опустил кулаки, причём не забыл вздохнуть.

Спартак между тем пришёл в себя.

— А почему ты не хочешь, чтобы я называл Ленку бабой-ягой? Моя сестра — как хочу, так и называю.

— Всё равно нельзя.

— Да почему ж?

— Не скажу. Это тайна.

— А я знаю, — вмешался Сёмка. Ему захотелось смутить Витьку и вообще доставить ему какую-нибудь неприятность.

Он отвёл Спартака в сторонку и прошептал на ухо:

— Витька в неё влюблён.

Спартак только ахнул:

— Врёшь!

— Ей-богу!

Спартак подскочил к Витьке и, сгорая от любопытства, спросил:

— Ты влюблён в Ленку? Правда?

Витька побагровел, на глазах выступили слёзы.

— Чего, чего?..

Голос у него охрип. Глядя в землю и сжав кулаки так, что кожа побелела на суставах, из последних сил просипел:

— За это… навтыкаю…

Спартака не смутила угроза. Он обнял Витьку за плечи, усадил рядом на бревно, умоляюще заговорил:

— Витенька, миленький, да ведь это же здорово, это прямо как в книгах. Все мужественные герои обязательно влюбляются. И потом совершают подвиги во имя избранниц своего сердца. Значит, ты настоящий, мужественный герой. Ведь Ленка — избранница твоего сердца?

Витька обескураженно молчал. Он ожидал услышать ядовитые прозвища, приготовился отражать насмешки, и вдруг — герой.

— Ну признайся, Витя, ты влюблён в Ленку? — не отставал Спартак. — Ну, пожалуйста. Я бы и сам влюбился, да только с девчонками скучно. Про путешествия они ничего не понимают.

— А Лена понимает, — все ещё сохраняя угрюмый вид, сказал Витька.

Спартак вскочил, взъерошил волосы.

— Значит, ты влюблён в неё?

От этих слов Витька испытывал странное, незнакомое ранее наслаждение. В мягком звучании самого слова «влюблён» содержалось столько нового, столько запретного и потому волнующего, что Витька почувствовал себя значительнее, даже взрослее друзей, будто видел и знал больше, чем они. Восхищение Спартака приятно щекотало самолюбие. Ему захотелось, чтобы это продолжалось вечно. И он со смущённым вздохом сказал:

— Ага.

Спартак сорвался с места и начал бегать взад-вперёд мимо Витьки, восклицая:

— Эх, вот здорово! Вот здорово-то!.. Эт-то здорово! — Наконец он остановился перед влюблённым и, рассматривая его, словно заморскую диковину, спросил: — Ты, значит, женишься на ней?

— Женюсь, — сказал Витька так твёрдо, словно на завтра назначена свадьба.

— Да ведь пацанам нельзя жениться.

— Вырасту. Мне уже скоро тринадцать лет.

Сёмка совсем пал духом. Его терзала ревность.

Почему не он первый признался, что любит Лену? Тогда на него, а не на Витьку смотрел бы Спартак с таким почтительным уважением, тогда он, а не Витька мог бы жениться на Лене.

«Ничего, — попробовал утешиться Сёмка. — Ещё неизвестно, кого она выберет. Я-то могу шесть раз на турнике подтянуться, а Витька только пять, да и то через силу. И рыжий он, и длинный, и бинокля у него нет…»

— А вздыхаешь-то зачем? — спросил Спартак. О любви он имел представление только по книгам. В жизни ему впервые довелось столкнуться с этим странным явлением, и теперь он надеялся полностью утолить свое любопытство.

Витька значительно помолчал и после очередного шумного вздоха проговорил:

— Дак страдаю. Ведь с позавчерашнего дня её не видел.

«Другие, может, тоже страдают, а молчат», — мысленно упрекнул его Сёмка.