Лодку удалось достать без труда. Начальник водной станции узнал Сёмку, принял пять рублей и выразил сожаление по поводу того, что «товарищ лейтенант лично не заглядывает в базу». Вслед за тем он подвёл юного клиента к двухвёсельному ялику небесно-голубого цвета с цифрой «3», выведенной на носу белилами.

— Садись. Лодочка что надо. Перо! Грести-то умеешь? А то давай сам на ту сторону перекину.

— Умею, умею, — торопливо возразил Сёмка. — Да и дела у вас.

Начальник безнадёжно махнул рукой.

— Э, какие дела! Нет происшествий на реке. Хоть сам со скуки топись.

Сёмка подивился такому пессимизму. Человек живёт около воды, имеет в своём распоряжении несчётное число лодок, даже катер, по имени «Стремительный», и всё же недоволен.

На противоположном берегу прибытие лодки было встречено троекратным «ура». Мигом побросали в неё пожитки, Витька снял шлем. Только Спартак не желал расстаться со своей красной феской. Он считал, что ему, как капитану, несолидно появляться перед командой без головного убора. Он отдал первое распоряжение: не называть лодку лодкой, поскольку это лёгкий, быстроходный бриг. Спартак деловито похлопал судно по крутым обводам, достал из таинственных глубин своих трусиков кусок мела и аккуратно начертал на голубом носу: «Победитель».

Всем сделалось очень весело. Пират запрыгал, как сумасшедший, пытаясь персонально облобызать каждого члена экспедиции. Сёмка с Витькой полезли купаться. Спартак отказался под тем предлогом, что капитанские обязанности не оставляют ему свободного времени. Ведь предстоит отплытие.

Через некоторое время раздалась команда:

— Все наверх!

Сёмка с Витькой мигом оделись и заняли места в лодке, предварительно затащив туда Пирата. Бедный пёс, невзирая на своё обдутое и просоленное океанскими ветрами прозвище, не считал себя морским волком. Более того, он сроду не плавал ни на бригах, ни на иных судах и потому рьяно упирался. Только получив кость, он примирился с участью мореплавателя.

Сёмка сел за вёсла, Витька занял место вперёдсмотрящего на носовой банке. Спартак, как и подобает капитану, поместился на корме. В руках он держал общую тетрадь. На обложке печатными буквами было написано: «Судовой журнал. Бриг «Победитель».

— Слушай приказ! — провозгласил капитан и начал читать:

Вслед за тем Спартак отложил тетрадь, поднялся и рявкнул просмоленным боцманским басом:

— С якоря сниматься! Поставить все паруса!

Пират насторожил уши и, сознавая важность момента, оторвался на миг от кости.

Сёмка и Витька упёрлись вёслами в дно, напрягли все силы. Судно, плавно покачнувшись, двинулось навстречу неведомому.

— Ур-р-ра-а-а! — раскатилось по реке.

Спартак помахал рукой берегу. Правда, восторженные толпы, украшающие обычное начало всякого путешествия, на сей раз отсутствовали. Берег был пуст, как в первый день рождения планеты. Только лёгкий бриз шевелил кусты. Но при богатом воображении наших путешественников покачивание ивовых веток вполне могло сойти за прощальные знаки восхищённой толпы.

Судно вышло на середину реки, то бишь в открытое море. Спартак встал за штурвал. То есть штурвала, конечно, не было, не было даже руля, но разве трудно представить, что всё это есть?

— Курс зюйд-ост! Так держать! — скомандовал Спартак. Надо отдать ему справедливость: отсутствие компаса не смутило его ни на миг.

Судно встало на заданный курс. Подгоняемое течением и взмахом вёсел, оно пошло вниз по реке.

Спартак сделал первую запись в судовом журнале.

«Открытое море. Ветер — норд-ост. Витька плюёт в воду. Под нами бездонная пропасть. Над нами — птицы неизвестной породы. Пират залаял. Пират обглодал кость, хватает зубами узелок с солониной. Солонину убрали в трюм. Настроение бодрое. На вахте — Сёмка Нерушимый Утёс».

Ослепительно сверкала за кормою вода. Звенели голоса птиц в прибрежном ивняке, белые облачка, похожие на парусные бриги, плыли одним курсом с «Победителем».

Деревня Ликино раскинулась на высоком берегу Сужи. Единственная улица имела один «порядок», и все дома этого «порядка» выходили «лицом» к реке. Давно, ещё в крепостное время, по приказанию помещика весь откос берега был для «приятности ландшафта» засажен ивами. Тоненькие колышки выросли, превратились в толстые деревья. Со стороны реки деревню невозможно было разглядеть за их буйной зеленью. Только мостки для полоскания белья да несколько приткнутых к берегу лодок могли навести на мысль, что за ивами скрывается человеческое жильё.

Вечером, после встречи с Никоновым, Василий Алексеевич вернулся в Ликино. Родители Сергея Емельянова радушно его приняли.

Мать, Евдокия Филипповна, маленькая, сухая женщина, выглядела совсем старушкой, хотя ей не исполнилось и пятидесяти лет. Узнав в госте сослуживца своего сына, она расплакалась и долго не могла успокоиться. Отец, Василий Степанович Емельянов, напротив, бодрился. Проводил гостя в чулан умыться с дороги, поставил самовар, сбегал на погреб за холодным молоком. Несмотря на преклонный возраст, он выглядел крепким человеком. В горнице на стене висел увеличенный портрет Сергея. Спокойное открытое лицо, подбородок с ямочкой, сильная шея, немного напряженный взгляд, как обычно бывает у человека, смотрящего в объектив.

Старики обрадовались, когда Василий Алексеевич выразил желание остаться у них на несколько дней. Будет хоть с кем словом перемолвиться.

Обо всём договорившись, Василий Алексеевич захватил полотенце, мыло и отправился на реку. Только сейчас он почувствовал, как устал за день. Ноги гудели, не терпелось окунуть их в прохладную воду. На крылечке соседней избы сидел Федька. Он рисовал прутиком на земле замысловатые фигуры и время от времени косился на окна емельяновского дома. Федька в точности выполнил наказ «товарища командира». Никому, даже лучшему другу, своему деду, не рассказал о встрече. Федька кое-что понимал в жизни. От деда он перенял манеру делать всё не торопясь, обстоятельно, по-мужски. Правда, дед не очень с ним церемонился, называл «меньшим», а за обедом норовил по старой памяти ложкой по лбу хлобыстнуть. Федька не обижался: какой спрос со старого человека? Но при нужде Федька мог и самого деда обвести вокруг пальца. То-то — «меньшой».

В это время «товарищ командир» с полотенцем через плечо вышел из дому. Федька даже взглядом его не удостоил. Ещё подумает, что к нему навязываются со знакомством. Больно нужно! У Федьки своих дел невпроворот: скотину покормить, огород прополоть, на корчёвке поработать, да мало ли… Сколько хочешь красуйся тут своей полосатой тельняшкой да ремнём с медной бляхой — Федьку этим не возьмёшь. Ишь ты, вышел и уставился на небо. Чего он там не видел? Облачко с подрумяненным краем. Известно, солнце на закате. А в общем какое дело Федьке до этого приезжего человека? И какое дело ему до Федьки? Как приехал, так и уедет.

Федька здорово ошибался. Именно до него-то и было дело у Василия Алексеевича. В плане, разработанном Никоновым, парню отводилась не последняя роль. Никонов хорошо знал его и охарактеризовал как человека на редкость сообразительного, ловкого и смелого для своих лет. У Федьки были и отец и мать, но дед имел на него сильное влияние. О людях, подобных Федькиному деду, в здешних местах говорят: «горазды баить». В этих словах заключалось добродушно-ироническое отношение народа к деревенским краснобаям. Федькин дед, словно волшебный неиссякаемый кошель, набитый всякими байками, преданиями, легендами, былями и небылицами, щедро делился ими с внуком. Поэтому для Федьки окружающий мир был населён куда гуще, был куда многообразнее, сложнее и занимательнее, чем для его сверстников.