— Сознание того, что только высокоинтенсивная крупная промышленность с сильным капиталом может обеспечить конкурентоспособность немецких товаров на мировом рынке, ни в коем случае не должно приводить к сужению базы существующей экономики среднего сословия: ремесленников, мелкой и средней промышленности, — подчеркнуто решительным тоном заявлял Тилен, рассчитывая на поддержку мелких буржуа.

Обращаясь к мелким лавочникам, Тилен обещал им поддержку против капиталистов из универсальных магазинов. Он льстил крестьянам, заявляя, что без здорового сельского хозяйства народ всего лишь игрушка в интересах политики иностранных держав.

Но, видимо спохватившись, как бы крупные предприниматели не поняли его превратно, Тилен поспешил заверить их в том, что НДП полностью на стороне централизованного государственно-монополистического хозяйства:

— НДП считает крупную промышленность, располагающую большим капиталом, необходимой основой такого народного хозяйства, которое рассчитано на максимальную производительность. Мы, национал-демократы, будем поддерживать все усилия, направленные на объединение предприятий…

Тилен оглянулся на фон Таддена, как бы ища его поддержки. Прусский барон величественно кивнул головой. Перед сотнями делегатов, внимательно следивших за президиумом съезда, он позволил себе милостиво одобрить пассажи председателя партии. Для опытного наблюдателя было вполне достаточно этой мизансцены, чтобы понять соотношение сил в руководстве партии.

Фон Тадден незаметно усмехнулся: все-таки занятия производством бетона накладывали свой отпечаток на владельца бременской фабрики.

В то время как Тилен произносил свою речь, в одной из гостиниц Карлсруэ Пауль Миндерман встречался с молодой интересной особой, которую он давно знал и к которой был давно неравнодушен, — Ингрид Крамер.

— Дорогая, как я заждался тебя! — Миндерман сделал попытку обнять ее.

Но она ловким движением отстранила его.

— Но, Пауль, я не узнаю тебя, сначала и прежде всего дело.

— Ах, дело от нас не убежит! Я тебя не видел уже несколько месяцев.

Он продолжал настойчиво наступать на нее.

— Пауль, ты меня удивляешь. Совсем раскис при виде женской юбки. Знал бы об этом дядя, вряд ли бы ты удержался на своих постах.

Эти слова мгновенно привели Миндермана в чувство.

— При чем здесь твой дядя? Разве так можно шутить?

— Я не шучу. — Ингрид села на кресло и вынула пачку «Марльборо» 35. Пауль поймал себя на том, что слишком откровенно разглядывает ее красивые длинные ноги.

— У меня есть поручение от дяди для Буби.

— Я весь внимание.

Миндерман даже подтянулся.

— Дядя просил передать, что он отлично устроился в Испании. Точное местонахождение свое он не сообщает, чтобы к нему не навязывались наши туристы. Он был хорошо принят Отто Скорцени и работает с ним в полном контакте. Благодаря ему дядя установил хорошие связи с нашими людьми в Чили, Аргентине и Парагвае. Он передает, что везде высоко оценивают деятельность НДП, просят не зарываться и учесть опыт Социалистской имперской партии. В Испании создан Круг друзей НДП. Дядя обещает, что к осени на счет партии будет переведена некоторая сумма. Цифру он не назвал, но сообщил, что на гессенские и баварские выборы этого хватит.

— Послушай, Ингрид. Это прекрасное известие. Я готов тебя расцеловать. Разреши как коллеге по работе.

И Миндерман прильнул к ней. Но она позволила лишь прикоснуться к щеке и отвела его голову руками:

— Какой ты нетерпеливый! Для этого еще будет время.

Даже Миндермана, видавшего виды, покоробил ее абсолютно бесстрастный, холодный голос.

— А сейчас ты срочно сообщи обо всем Буби. И спроси его, что передать дяде. Связной уезжает через четыре часа. Я жду тебя здесь.

Миндерман поднялся и спешно направился в «Шварцвальдхалле», к Адольфу фон Таддену. Но прежде ему нужно было найти Рихарда Грифе. Только он мог устроить ему эту встречу.

…Рихард Грифе расположился в маленькой уютной кают-компании. Напротив сидел довольно молодой человек с огненно-рыжей шевелюрой.

Было около 11 вечера. Они пили шотландское виски «Король Георг IV».

— Значит, ничего не вышло? — спросил Грифе.

— К сожалению, он оказался тверже, чем мы думали. Несколько дней он почти не спал. У него была временная потеря зрения. Но продолжать бесполезно — он впал в забытье.

— Это не очень отрадные новости. Неужели ничего нельзя было применить?

— Вы несправедливы, господин Грифе. Ребята предлагали более эффективные меры. Но вы сами не позволили. Ваше условие — никаких следов пыток — сильно ограничило наши возможности.

— Да, но вы же должны понять ситуацию. Биркнер довольно известный журналист. Поднялся бы шум в печати. Начались бы расследования. Всегда найдутся люди, которые начнут склонять в этой связи наше имя. Мы не можем позволить себе такой роскоши.

Грифе замолчал и задумался. Он медленно вращал стакан с виски, дожидаясь, пока растает лед.

— Мне все-таки хочется самому взглянуть на него. У вас найдется запасная маска?

— Конечно.

— Тогда пусть его приведут сюда.

Рыжий пожал плечами и подошел к двери. Темный квадрат июньской ночи ворвался в освещенную каюту. Рыжий, стоя на пороге, отдал отрывистую команду.

Затем он закрыл дверь и взял с полки черную маску с прорезями для глаз.

— Пожалуйста.

— Спасибо.

Воцарилась тягостная тишина. Только сейчас Грифе понял, что рыжий воспринял его просьбу как некое недоверие к себе. Но он не мог принимать в расчет такие тонкости: ему предстояло докладывать об этой неудаче крупным людям, и он хотел сам посмотреть на Биркнера.

Ввели Вальтера. Грифе вздрогнул. Перед ним было совершенно черное лицо, небритое, покрытое следами копоти и пыли. И в пол-лица красные, воспаленные глаза, выражавшие ненависть и презрение. Грифе кивнул рыжему. Тот сухо спросил:

— Господин Биркнер, еще раз предлагаю подписать заявление о раскаянии. И ваша кошмарная жизнь кончится.

Биркнер молча смотрел на них. После паузы, которая показалась Грифе нестерпимо длинной, он лишь слабо покачал головой. Чувствовалось, что он сильно ослабел и не падал только потому, что его крепко держал за плечо здоровенный парень с тупым выражением лица.

Грифе стало немного не по себе, и он махнул рукой.

— Уведите, — бросил рыжий.

Биркнера вывели. Грифе налил полный стакан виски и залпом выпил. На палубе послышалась крепкая ругань, шум и всплеск воды. Рыжий выскочил и тут же влетел совершенно растерянный.

— Биркнер за бортом!

— Что такое? — заревел Грифе.

— Он плюнул в лицо конвоиру. И тот не выдержал, сбил его с ног ударом кулака. Но не рассчитал, и Биркнер перелетел через борт.

— Идиоты! Что вы наделали? Срочно шлюпку на воду и вытащить его.

— Бесполезно, господин Грифе. У него связаны руки, и он как камень пошел на дно. А течение его уже утащило далеко.

— Срочно всем покинуть судно.

Грифе вскочил в соседнюю каюту, где остался его пиджак. В каюте светился глазок радиоприемника, и голос диктора вещал: «А теперь послушайте краткую запись выступления Фридриха Тилена, председателя НДП, на митинге, который состоялся сегодня в заключение работы съезда и на котором присутствовало более пяти тысяч человек».

Грифе на минуту остановился и застыл на месте. Раздался знакомый напыщенный голос Тилена:

— Мы, национал-демократы, в соответствии с нашими убеждениями поддерживаем парламентскую демократию… Мы объявляем себя сторонниками основного закона Федеративной Республики Германии, так как он создает предпосылки для обеспечения жизненной демократии в Германии…

Грифе выключил радиоприемник и выскочил из каюты.

Хорст Вебер два дня не находил себе покоя. Буквально в течение каждого получаса он звонил Вальтеру, но телефон молчал. Слабое беспокойство, появившееся вначале, росло с каждым часом, вызывая тысячи самых невероятных предположений, догадок, подозрений. Наконец, к вечеру второго дня, когда он опросил всех друзей и знакомых Биркнера и нигде не смог получить о нем никаких сведений, первоначальная неясная тревога окончательно уступила место твердому убеждению, что с Вальтером что-то стряслось. Хорст метался, растерянный, не зная, что предпринять. Более всего его мучило то обстоятельство, что не с кем было посоветоваться. Знакомые Биркнера успокаивали его, заявляли, что Вальтер явится через день-другой из какой-нибудь загадочной поездки. Все привыкли к его непоседливости и неожиданным предприятиям. Иные, может быть, и сами подозревали что-то недоброе, но продолжали успокаивать и себя и других, чтобы не доставлять дополнительных хлопот. В эти дни Хорст, как никогда, убедился, что многие люди окружили себя панцирем бодрячества и спокойно устроились в своей обители, предпочитая, чтобы им никто не досаждал в их размеренной растительной жизни — ни друзья, ни обстоятельства, ни собственная сонная совесть. Были и такие, кто даже осуждал Хорста за его беспокойство, за то, что своими вопросами он искал их сочувствия и пытался сделать их возможными свидетелями предполагаемого несчастья. Редактор «Ди Глокке», которому он позвонил и высказал свои опасения по поводу Вальтера, громко заорал в ответ: