— Я действительно ничего не знаю. Мне сейчас так трудно… — простонала Марта.

— В таком случае властям станет известно об этом письме, — сухо и почти враждебно сказал Прункман.

Это был его последний и самый главный шанс. Почтальон Лерх, старый член Немецкой партии и тайный информатор Даниэля Зигфрида, сообщил ему о странном письме из Брюсселя. Зигфрид тут же информировал обо всем Прункмана. Последний понял, что разгадка самоубийства может быть связана с этим письмом. Когда он узнал, что полиция не нашла у Реннтира никаких бумаг, которые могли бы пролить свет на всю историю, он заподозрил, что Марта спрятала письмо. И он сыграл своим козырным тузом.

Широко открытые глаза Марты Реннтир выражали неподдельный ужас. Даже у Прункмана, который в глубине души считал себя отпетым циником, шевельнулось в груди что-то похожее на сострадание. Но только на мгновение. В следующую секунду он уже испытывал тайное наслаждение: «Теперь ты заговоришь».

— Господин Прункман, вы… вы не выдадите меня. Это я убила его…

Глухие рыдания сотрясали ее плечи. Прункман даже опешил: «Тьфу, черт бы побрал, кажется, я влип в историю…»

— Но я ничего не могла изменить. Это случилось так давно… когда я не верила, что он вернется. Мы тогда думали, что все немецкие мужчины погибли. А после я не могла ему сказать об этом. Он бы убил меня, Ойгена, нас всех. Вы не представляете, что значила для него чистота крови. В этом он видел смысл своей жизни. Это была его убежденность, в годы войны это была его слепая вера, а потом — навязчивая идея. Он привил ее и сыновьям.

Слова ее прерывались рыданиями, и эти паузы были для Прункмана невыносимы. Казалось, маятник часов был вмонтирован в его висках и каждый удар отдавался в его голове. В любую секунду могла вернуться сестра или прийти другие люди, а он не знал еще самого главного. В то же время излишняя поспешность могла спугнуть рыдавшую вдову. И, стиснув зубы, он ждал. Молча, не произнося ни слова. На свое лицо он натянул маску сочувствия и соболезнования.

— Это письмо нужно как следует спрятать. Здесь его хранить нельзя, — твердо сказал он. — Узнают по почте о письме, начнутся поиски, и в конце концов вам придется его отдать.

Чувствуя, что Марта Реннтир колеблется, Прункман решительно заявил:

— У меня есть данные, что могут сделать обыск уже сегодня.

Марта не выдержала. Дрожащими руками она достала из-за лифчика сложенный вдвое конверт и протянула его Прункману. Как ни велико у того было желание схватить и развернуть письмо, он сдержался и, не глядя, сунул его в карман.

— Не беспокойтесь, госпожа Реннтир, все останется между нами. А мальчики должны знать, что их отец погиб на боевом посту, как солдат. Он пал жертвой левых экстремистов, которые нанесли ему удар в спину.

Марта перестала всхлипывать и, приоткрыв рот от изумления, слушала Прункмана. Впоследствии, когда он прочел письмо Жана Мюнша, он понял, что его просто-таки осенило в тот момент. Это была идея, рожденная волею случая и обстоятельств, результат неожиданной импровизации: цель была достигнута, письмо было у него в кармане. И как хорошо, что он в тот момент не знал его содержания, иначе вряд ли бы у него сорвались эти слова, поразившие Марту:

— И еще, госпожа Реннтир, Карл выполнял важную работу по поручению нашей партии. Этот труд с нетерпением ждет вся партия. Я должен срочно сдать его в печать. Думаю, что это в значительной степени поможет нам объяснить всему народу, почему красные и их подручные ненавидели гордость нашей партии Карла Реннтира.

Последняя фраза возымела свое действие. Марта довольно резво направилась в комнату покойного мужа. Пока она там собирала его бумаги, Прункман пробежал глазами письмо. Он даже тихонько присвистнул, когда дочитал излияния Жана Мюнша. «Вот так дела!» — подумал он и тут же похвалил сам себя «за гениально выполненную операцию».

Марта вынесла ему довольно объемистую папку.

— Здесь все, над чем он работал последние месяцы, — тихо сказала она, не подымая глаз.

Прункмана так и подмывало проехаться насчет некоего Жана Мюнша, но он одернул себя: «Все дело испортишь, старый осел». Он поспешно сунул бумаги в свой саквояж. Дальнейшее пребывание здесь было излишним. Он уже начал обдумывать удобный предлог для ухода, как раздался звонок. Он открыл дверь и впустил запыхавшуюся медицинскую сестру.

Она принесла с собой небольшой чемоданчик с красным крестом. Прункман стал прощаться.

— Примите еще раз мои самые глубокие соболезнования, госпожа Реннтир, — проникновенным голосом произнес он. — Все, кто знал вашего мужа, навсегда сохранят о нем самые светлые воспоминания. Его верность немецкому народу и германскому духу, его непоколебимая вера в торжество национального величия будут поддерживать нас во всех испытаниях. Вы всегда можете рассчитывать на нашу поддержку и помощь, и я прошу вас звонить мне по любому вопросу.

Он положил на ночной столик Марты свою визитную карточку и, низко поклонившись, покинул дом вдовы Карла Реннтира.

— Господа, прошу почтить память Карла Реннтира вставанием! — скорбно-торжественным голосом произнес Вернер Прункман.

Присутствовавшие, их было около двадцати человек, поднялись со своих кресел. Те, кто курил, осторожно стряхнули пепел в пепельницы из морских раковин и положили на их края сигары и трубки. С достоинством потупив взгляд, они молча стояли среди старинных кресел и столиков в стиле ампир. Массивная, импозантная мебель работы венских мастеров начала XIX века, гобелены в стиле рококо, украшавшие гостиную, — все это лишь подчеркивало торжественность момента. Для полноты картины не хватало лишь органной музыки.

— Прошу садиться, господа, — сказал Прункман.

Когда присутствовавшие вновь удобно устроились в своих креслах и с удовольствием затянулись отличными сигарами, которыми обнес их сын хозяина виллы, молодой Леопольд фон Гравенау, Прункман заметил:

— Я надеюсь, нет необходимости представлять вас друг другу. Многие знакомы уже не первый год и даже не первое десятилетие. Сегодня нам предстоит обсудить важные вопросы не только тактики, но, я бы сказал, стратегии нашего движения. Но прежде я хотел бы предоставить слово господину Грифе, личному уполномоченному председателя Немецкой имперской партии Адольфа фон Таддена.

Ганс Грифе, сидевший рядом с Прункманом на диване около камина, перед тем как заговорить, еще раз внимательно оглядел собравшихся. Подавляющее большинство из них он знал лично уже многие годы. Здесь сидел бывший заместитель гаулейтера Гамбурга, ныне видный юрист Альфред Кригер, бывший крайслейтер НСДАП, а теперь управляющий строительной фирмой Райнер Бранд, бывший гауптштурмфюрер СС, ныне владелец нескольких крупных издательств, специализирующихся на выпуске популярных книжек для солдат бундесвера, Хорст Кляйн. Грифе вспомнил, что именно Кляйн уже многие годы сотрудничает с издательством «Эрих-Пабель-ферлаг» в Раштат-Бадене. Они совместно издают серии книжек о приключениях немецких солдат во время войны. Эти книжки пользуются большим спросом в министерстве обороны, которое рекомендует их для всех армейских библиотек. Кляйн никогда не афишировал своих связей с издательством «Эрих-Пабель-ферлаг», но Грифе было известно, что этот человек сделал себе немалое состояние на издании солдатских книжек, многие из которых выходят миллионными тиражами.

Среди присутствовавших было несколько бывших выпускников юнкерской школы СС в Бад-Тёльце, старых друзей Прункмана и два оберштабсфронтфюрера «Организации Тодт». Грифе знал, что эти люди вступили в партию национал-социалистов задолго до 30 января 1933 года и не отказались от своих убеждений после безоговорочной капитуляции 1945 года. Большинство из них было в возрасте сорока восьми — пятидесяти пяти лет. Но несколько человек были помоложе, тридцати пяти и даже тридцати лет. Это была «молодая поросль», как их называл Прункман, люди, примкнувшие к различным праворадикальным организациям уже в начале пятидесятых годов, когда серьезных успехов добилась Социалистская имперская партия. Самым молодым среди всех был Леопольд фон Гравенау, студент Гейдельбергского университета. Это он получил разрешение своего отца провести встречу старых друзей на отцовской вилле. Гравенау-старший отсутствовал. Он был в одной из своих деловых поездок за границей. Да и будучи в Гамбурге, он в это время года обычно редко появлялся на своей вилле, расположенной рядом с Зюлльбергом в Бланкенезе. Отто фон Гравенау недолюбливал эту виллу, старую, несколько мрачноватую постройку конца прошлого века, доставшуюся ему в наследство от его отца.