Вальтер понимал, что он должен идти дальше по тонкому льду коварной дискуссии.

— Независимо от наших с вами чувств по этому поводу мы должны признать послевоенную реальность: границы по Одеру и Нейсе и существование двух немецких государств…

Ему не дали договорить. Вся правая сторона стучала пюпитрами и ногами, многие кричали, кто-то подвывал.

В этот момент встал Миндерман. В руках у него был лист бумаги, который ему только что принесла секретарша университетской библиотеки Ингрид Крамер.

— Прошу спокойствия, господа, — срывающимся голосом начал он. И когда шум стих, продолжал: — Только что получена экстренная телефонограмма из Рансдорфа, где проживал и учительствовал Карл Реннтир. Я зачитываю текст, переданный для печати: «Вчера, десятого марта 1964 года, штудиенрат из Рансдорфа Карл Реннтир покончил жизнь самоубийством. На основании показаний свидетелей предполагается, что причиной насильственной смерти явилась непрекращающаяся травля в печати против Карла Реннтира. Безответственные элементы из левых изданий неоднократно выступали против Карла Реннтира с наглыми выпадами и клеветническими нападками, обвиняя его в симпатиях к правому радикализму и в националистических замашках. В последние дни эта травля достигла неимоверных масштабов и переполнила чашу терпения…»

Голос Миндермана сорвался, и спазмы сдавили ему горло. Но он сумел взять себя в руки и обратился к залу:

— Это не самоубийство, мои дамы и господа. Это рафинированное убийство. Ненависть и злоба вложили пистолет в его руку. Вот она, хлипкая демократия в действии, когда левые экстремисты могут вогнать в гроб истинного патриота. И наше молчание будет молчанием сообщников…

— А, между прочим, Биркнер тоже замешан в этом деле, он обругал Реннтира в своей газетенке! — выкрикнул кто-то в задних рядах.

Зал ответил угрожающим шумом.

Вальтер стоял как оглушенный. Новость была самой неожиданной, обоснование — невероятным. Первые выкрики в свой адрес он даже пропустил мимо ушей. Но в зале то там, то здесь слышались явные угрозы:

— Травят патриотов!

— А мы слушаем коммунистическую пропаганду!

— Сколько так будет продолжаться!

Вальтера окружили несколько студентов во главе с Куртом Фольриттером, которые вместе с ним стали протискиваться на выход. Вокруг них шумело растревоженное осиное гнездо. Когда они уже вышли из университета, Вальтер увидел, как на них бросилась большая толпа молодых людей, стоявших на площади. Он успел заметить на лацкане пиджака одного из них значок члена организации «Немецкая молодежь Востока».

— Коммунистическая свинья!

— Предатель и убийца!

— Таких негодяев надо кончать на месте!

Через головы его сопровождавших тянулись руки, он видел их искаженные злобой лица. Кто-то ударил его по голове зонтиком. В грудь попал большой камень. Вальтер еще не осознал всей серьезности случившегося. Ему казалось, что происходит ужасное недоразумение, что ищут не его, а какого-то преступника. Или, может быть, это сон?

Но толпа напирала, и под ее тяжелым, многоруким телом разорвалась слабая цепочка защитников. Биркнера сбили с ног. Казалось, тысячи рук схватили и поволокли его по земле. Последнее, что он запомнил: женское лицо, изуродованное гримасой ненависти, почти безумные глаза на бледном лице и остервенелость, с которой она норовит туфлей ударить его по голове. Он защищается руками от беспощадных острых шпилек, от каблучков, от этих глаз, в которых застыло звериное желание нанести удар побольнее…

В пустой библиотеке университета за столиком с телефоном сидел Пауль Миндерман. Одной рукой он держал телефонную трубку, а другой осторожно гладил коленку Ингрид Крамер, которая с явным вызовом смотрела на него.

— Алло, редакция? Это говорит Миндерман. Примите срочное сообщение для печати. Диктую: «Сегодня, одиннадцатого марта, после дискуссии в университете Гейдельберга, студенты избили журналиста Вальтера Биркнера, который провоцировал их во время дискуссии, клевеща на национальное достоинство и патриотизм немцев. Биркнер, известный своими леворадикальными взглядами, неоднократно нападал в печати на штудиенрата из Рансдорфа Карла Реннтира, покончившего вчера жизнь самоубийством».

Вернер Прункман не жалел газу. Его черный «мерседес» по автобану мчался со скоростью 140–150 километров. Час назад у него на работе раздался телефонный звонок, и его доверенный Даниэль Зигфрид, преподаватель гимнастики в школе в Рансдорфе, взволнованно сообщил: Карл Реннтир покончил жизнь самоубийством. Новость потрясла Прункмана. Внутренний голос подсказал ему, что это неожиданное самоубийство имеет к нему непосредственное отношение. Всего несколько дней назад он говорил с Реннтиром о предстоящей работе по созданию новой партии. Прункман знал также от Грифе, что 11 марта Реннтир должен был участвовать в дискуссии с журналистом Биркнером в Гейдельбергском университете. Этому событию Прункман и Грифе придавали большое значение, так как Биркнер был для них врагом номер один. Это он разболтал в печати об их разговоре в пивной Цигендорфа. И хотя он не назвал их фамилий, каждому из них здорово влетело от их шефов. Фриц Тилен, председатель Немецкой партии, устроил страшный разнос Прункману. А Адольф фон Тадден коротко сказал Грифе:

— Вас спасло только то, что ваша фамилия не попала в печать. Иначе…

И он выразительно щелкнул пальцами.

Через своих людей в Гейдельбергском университете Грифе протолкнул идею о дискуссии, и на нее специально были приглашены Биркнер и Реннтир. Последний должен был, по мнению Грифе, разделать под орех этого желторотого юнца, а под конец верные ребята из «Немецкой молодежи Востока» и из студенческой корпорации должны были как следует проучить его. За операцию отвечал Пауль Миндерман.

Все это было известно Прункману. Поэтому он, не колеблясь ни минуты, вскочил в свой шикарный лимузин и помчался в Рансдорф. Чтобы не шалили нервы, он принял успокоительных капель и включил радио. Но ни капли, ни легкая музыка не действовали. Мысли роились и наталкивались одна на другую, как льдины во время ледохода. И построить логический мостик через эту грохочущую массу было абсолютно безнадежно.

Когда он приехал в Рансдорф, в доме была одна Марта и с ней медицинская сестра. Марта лежала в спальне. У нее был сердечный припадок. Реннтира отвезли в больницу. Оба сына, уехавшие с ним, еще не вернулись. Прункман узнал от сестры, что была полиция, но никакого последнего письма не было найдено. Медицинская сестра, узнав, что Прункман близкий друг семейства, попросила его последить за Мартой, ей срочно нужно было сходить в аптеку. Прункман подчеркнуто понуро согласился, постаравшись скрыть, что он был весьма обрадован возможностью побыть наедине с Мартой. Как только сестра вышла из дома, он подсел к Марте и взял ее руку.

— Фрау Реннтир, мне все известно, — твердо сказал он.

При этих словах ее рука дернулась, глаза открылись, и в них промелькнуло отчаяние.

«Так и действуй. Ты на верном пути», — подбодрил он себя.

— Но вы должны мне рассказать все детали. Вас будут допрашивать. Я хотел бы помочь вам выйти из этой истории. Извините, я приношу вам свое глубокое соболезнование, но у нас сейчас очень мало времени. Речь идет о вашем будущем, о будущем ваших детей, о сохранении доброго имени вашего мужа и об интересах национальной важности, которым был так предан Карл.

Прункман понимал, что он затеял весьма сложную игру. Но он решил использовать все карты, чтобы вырвать у Марты Реннтир подробности самоубийства.

— Я ничего не знаю, — едва прошептали ее губы.

«Черта с два я тебе поверил», — зло подумал Прункман, который почти физически ощущал, как мало у него времени на дознание.

— Но, госпожа Реннтир, вы должны понять, что от меня вам нечего скрывать. Я не меньше вашего заинтересован, чтобы дело вашего мужа не получило превратного толкования. Однако согласитесь, вам одной, без моей помощи не справиться с официальными властями. И от вас не отстанут, пока не добьются показаний о причинах самоубийства. Никто ведь не поверит, что такой волевой, целеустремленный человек, каким все знали Карла, просто так, за здорово живешь пустил себе пулю в лоб.