Девушка удивленно подняла брови, но тут же улыбнулась. А Фольриттер кивнул головой в сторону кафе, откуда они вышли:

— Здесь отличный кофе.

Они сели за столик у окна. Вальтер заказал себе чашку кофе и коньяк. Студенты отказались — они уже пили, ожидая его. Вальтер попросил рассказать, как предполагается организовать дискуссию. В это время напарник Курта, Руди Зайдель, приземистый крепыш с широкими плечами и квадратной нижней челюстью, встал со своего места:

— Извините. Курт, я позвоню нашим, чтобы они не беспокоились.

— Хорошо, — кивнул Фольриттер и, затянувшись сигаретой, приготовился ответить на вопрос Биркнера. — Дискуссия будет проходить в аудитории «Максимум». Я думаю, соберется человек четыреста, интерес среди студентов большой.

За столом президиума, кроме вас и вашего оппонента, господина Реннтира, будут председатель РЦДС, Круга христианско-демократических студентов, Леопольд фон Гравенау и я.

Биркнер внимательно слушал.

Руди Зайдель подошел к телефону, который стоял на стойке бара. Биркнеру бросилось в глаза, что во время телефонного разговора он стоял не спиной к ним, а боком, повернув лицо в их сторону, хотя эта поза была наименее удобна для него. Лицо Зайделя было бесстрастно, но напряженно. Он слегка прикрыл трубку рукой и косил взглядом в сторону хозяина кафе, который нес кофе посетителю в другое конце зала.

«Тьфу ты, какая чертовщина лезет в голову!» — со злостью подумал Биркнер и отхлебнул кофе.

— Каждый из вас излагает свои взгляды в течение четверти часа. Затем взаимные вопросы. И только потом студенты могут включиться в общую дискуссию.

— Да, лихо придумали, — засмеялся Вальтер. — Мы, значит, вроде бойцовых петухов перед вами. Раззадорили вас, а потом вся орава ринется на нас. Что ж, надо отдать вам должное: психологически все продумано до тонкостей. Свидетелю спора всегда кажется, что он-то знает самые сильные аргументы, но, будучи первое время лишен возможности участия в словесной битве, он весь дрожит от нетерпения и лишь сглатывает слюну. Но когда он дождется своего часа, тогда берегись…

Курт рассмеялся.

— Это вы правильно заметили. Только ведь у вас будут не одни лишь противники, но и сторонники. Кстати, предварительный обмен мнениями показал, что при известных различиях во взглядах на ряд вопросов большинство членов нашей организации считает вас своим фаворитом, а правые — за Реннтира.

— Значит, меня уже заранее причислили к левым? — спросил Вальтер. — А если я не левый, не правый и не центрист, а просто обыкновенный, нормальный?

— Нормальных сейчас нет, — убежденно заявил Курт. — У каждого должен быть свой курс. Ну, нам пора.

Они поднялись. Глоток коньяка приятно согрел Вальтера. Кофе освежил его. Он ощутил в себе бодрость и некоторое волнение. Он еще не был избалован большими аудиториями, и лампенфибер 15 давал о себе знать.

Перед входом в зал, где должна была состояться дискуссия, Вальтер увидел большое объявление: «Куда идет Федеративная республика? В дискуссии участвуют: сотрудник газеты «Ди Глокке» Вальтер Биркнер и штудиенрат Карл Реннтир».

Они вошли. Аудитория «Максимум» была расположена полукругом — в виде амфитеатра. Внизу были составлены торцами два стола, за которыми уже сидели двое. Вальтер с интересом оглядел лысеющего господина лет тридцати пяти с настороженными глазами. «Я думал, однако, что Реннтир старше». Навстречу ему поднялся высокий худой блондин.

— Леопольд фон Гравенау, председатель РЦДС. Разрешите представить вам нашего второго гостя — господина Пауля Миндермана. Досадная неприятность: господина Реннтира до сих пор нет. Но мы не можем отменять дискуссию, все уже собрались.

— Видите ли, господин Биркнер, — включился в разговор Миндерман, — я должен был после дискуссии ехать вместе с господином Реннтиром в редакцию нашего журнала, но, поскольку его до сих пор нет, я рискну, если вы не возражаете, изложить его взгляды и подискутировать с вами.

Все это было неожиданно и существенно меняло обстановку. Вальтер почувствовал, как в нем накипает раздражение. Он готовился к схватке со своим главным противником, а здесь какой-то непонятный оппонент, для него неизвестный и, уж во всяком случае, менее значительный 16. Но выбора у него практически не было. Отказаться в этих условиях — значило сдаться без боя. И он принял новый вызов.

Собравшиеся приняли сообщение об отсутствии Реннтира по-разному. Справа от Вальтера, там, где находились левые скамьи, раздались возгласы «пфуй!» и выкрики неодобрения. На правых скамьях многие встретили это известие довольно хладнокровно. «Что же, им все равно, с кем встречаться? — удивленно подумал Вальтер. — Не может быть. Тогда бы их здесь не было. Неужели они уже знали об этом? Но ведь Миндерман сказал, что для него опоздание Реннтира — полная неожиданность…»

— И поэтому мы просим господина Биркнера начать, — донесся до него голос Фольриттера.

Биркнер поднялся и подошел к небольшой кафедре, стоявшей справа.

— Прежде всего я хотел бы поблагодарить за приглашение выступить перед вами.

Вальтер почувствовал, как притихший зал внимательно вглядывался в его лицо. Он знал, что каждый из сидевших перед ним студентов хотел уже сейчас, не дожидаясь, пока он выскажет свое кредо, найти в его лице и облике черты, которые бы подтвердили уже сложившееся мнение о нем. Тем, кто пришел сюда, была известна история о нем, именно история, но не его взгляды. И сегодня он должен добиться от них не просто расположения к себе, замешанного на любопытстве, но завоевать среди них единомышленников и сторонников. Иначе не стоило сюда ехать. Он не просто популяризатор своих взглядов. Он нуждается в союзниках, без которых его неминуемо растопчет угрюмая масса филистеров, подстрекаемая разозленными великогерманцами.

— Не думаю, что среди вас найдется хоть один, кого бы не тревожил этот вопрос. Куда же идет Федеративная республика? Мы все ищем ответа на этот вопрос, от которого зависит наше будущее. Но мы гораздо реже думаем о том, что ответ на этот вопрос в конечном счете зависит от позиции каждого из нас. Многие сознательно избегают этой мысли, потому что им не хочется чувствовать своей причастности к определению судьбы своего государства, потому что им претит сама мысль об ответственности. Это и есть самое страшное — оставить свое будущее на произвол властей, которые даны нам свыше.

— Может быть, даже от бога? — ехидно вставил Миндерман.

В зале засмеялись. Правилами дискуссии разрешались только реплики со стороны оппонента.

— Вы совершенно правы, господин Миндерман, — серьезно ответил Биркнер, как будто не понял подковырки. — Депутат баварского ландтага от Свободных демократов доктор Хильдегард Хамм-Брюхер, которая занималась проверкой школьных хрестоматий, приводила такие выдержки из них: «Мы должны слушаться начальства, так как его власть исходит от бога», «Всякая государственная власть основана на воле божьей. Авторитет и послушание поэтому… от божьей милости». Это к вопросу о боге и воспитании молодых граждан Федеративной республики. Главная цель здесь, видимо, заполучить верноподданных, покорных ослов, которые всегда будут идти впереди 17 по протоптанным тропам войны.

На правых скамьях раздались протестующие выкрики.

— К сожалению, я не преувеличиваю, мои дамы и господа, — твердо продолжал Биркнер. — Мои опасения за будущее питает наше равнодушие к ошибкам прошлого, и даже, я бы сказал, больше: сознательное стремление некоторых наших ответственных инстанций оправдать это прошлое, возвеличить его и восстановить в будущем его попранное достоинство. Недаром в школьном учебнике истории, вышедшем в 1960 году, практически прославляется нацизм, который «много создал и по-своему осуществил некоторые здоровые идеи». Но дело не ограничивается школой. Государство, в котором лица, участвовавшие в преступлениях нацистского режима, получают пенсии, в десять раз превышающие пенсии, получаемые родственниками их жертв; государство, в котором вопреки официальным заверениям в обратном нацистские судьи и прокуроры, участвовавшие в страшных преступлениях, восседают в прежних мантиях и вершат так называемое правосудие; государство, где руководство вновь узурпировала финансовая олигархия прежних монополий, — такое государство обрекает себя на моральное осуждение всех думающих людей.