Эти слова потом долго не давали покоя Реннтиру. Отныне для него было ясно одно: его брак не мог быть только его личным делом. Он должен был способствовать дальнейшей чистоте нордической расы и германской нации. И Реннтир занялся сложным отбором. Десятки девушек, которые ему нравились, он вынужден был отвергнуть, потому что его не устраивала либо их генеалогия, либо строение черепа. Он выбирал для себя не подругу жизни, а мать будущих сыновей, и он отключил в этом деле голос своего сердца. Только разум, холодный, расчетливый разум имел право решать в этом чрезвычайно тонком и важном вопросе. Высокая миссия улучшения германской породы, которую возложил на себя Реннтир с той памятной для него встречи с полковником медицинской службы, крайне затруднила для него выбор достойной супруги, подходящей по всем расовым нормам. И только в конце войны ему повезло: он попал в расположение одной из эсэсовских школ, где находилась группа молодых девиц из «Гитлерюгенда». Это были краткосрочные курсы медсестер. Вот здесь он и увидел свою Марту, урожденную фон Ветлофф. Она происходила из обедневшего рода прусских юнкеров. Ее отец, старый прусский офицер, погиб в начале войны, оба брата не вернулись с Восточного фронта, мать нашла приют у своей двоюродной сестры недалеко от Кёльна. Марта отвечала всем требованиям Реннтира: это была рослая белокурая девица с развитым бюстом и тренированными ногами. У нее были сильные руки правильной формы. Реннтир не только заметил это, но и почувствовал, когда для себя решил, что выбор сделан. Надо сказать, что он настолько привык считать себя единственным участником в решении этого вопроса, что даже несколько опешил, встретив сопротивление. Но потом они поладили и через два дня отпраздновали помолвку. А на следующий день Реннтир уже получил приказ перебазироваться на Западный фронт. А еще через день он попал в плен к американцам. Как он извелся в плену! При одной мысли, что с Мартой может что-нибудь случиться, ему становилось невмоготу: ведь они даже не были по-настоящему вместе. Марта наотрез отказалась рисковать быть матерью в это страшное время. Оставалось ждать. Ждать, ждать и ждать…
В конце августа 1945-го Реннтир, отсидев три месяца в американском лагере для военнопленных, бросился на поиски Марты. Когда он нашел ее в Мариендорфе под Кёльном, он чуть было не задохнулся от радости. Наконец она могла родить ему его сыновей. В том, что у него будут именно сыновья, а не дочери, он никогда не сомневался. Первенец Ойген родился в марте 1946 года. 1948 год был неудачный: мертворожденная девочка. В 1950 году родился второй сын — Вольфганг. Реннтир был счастлив: все измерения черепа, которые он тщательно снимал ежегодно с обоих сыновей, подтверждали — оба росли достойными представителями нордической расы. Старший в этом году заканчивал школу и должен был поступать в университет. Он был любимцем отца. Высокий, стройный, белокурый гигант.
Первое место в школе по гимнастике, по велосипеду и лучший снайпер в баскетбольной команде. А главное: во всем целеустремленность, настойчивость, железная выдержка. Когда Реннтир видел его быструю, решительную походку, уверенные движения большого натренированного тела, он не мог прогнать с лица самодовольную улыбку: «Такие ребята восстановят попранную честь нашей нации». Вечерние беседы с сыновьями дали свои результаты: оба были членами вначале неонацистского молодежного союза «Штойбен», затем молодежного корпуса «Шарнхорст». Реннтир знал, что старший сын до недавнего времени ходил на тайные заседания запрещенного Союза отечественной молодежи. И он не только знал об этом, но и молчаливо покровительствовал: ребята с детства должны воспитывать в себе любовь к поверженному фатерлянду и ненависть к его врагам. А нигде это лучше им сделать не удастся, как в молодежных организациях, созданных под патронажем объединений бывших солдат и эсэсовцев. Старший одно время даже активно рвался в бундесвер, но отец настоял: сначала высшее образование. Сейчас бундесвер не в почете, а когда будет нужно, тогда все наденут военную форму…
Реннтир досадливо поморщился. Все эти мысли, хотя они были и приятны, отвлекали. А ему хотелось сосредоточиться над книгой. Он собирался сегодня написать несколько страниц и, кроме того, подготовиться к завтрашней дискуссии в Гейдельберге, куда его пригласили студенты вместе с журналистом Вальтером Биркнером в качестве оппонента. Книга уже приближалась к концу, и он любовно поглаживал довольно пухлую папку с рукописью, брал ее в руку, взвешивая на ладони, чтобы вновь ощутить приятную тяжесть. Это была его книга, труд нескольких лет жизни, в котором он излагал свои мысли, выстраданные за послевоенные годы. В этой книге он развивал идеи о безрассудности вины за войну, которую возлагают на Германию, о причинах поражения Германии во второй мировой войне, о необходимости покончить с преследованием бывших национал-социалистов. Но самым главным для себя он считал вопрос о возрождении национальной гордости, чувства национального величия немцев. Он был убежден в необходимости всемерного воспитания этих качеств в немецком юношестве.
«Немецкий юноша должен искренне верить в свое высшее предназначение, — перечитывал написанное Реннтир. — Он должен быть убежден, что его родина самая прекрасная и самая могущественная, что его народ самый способный и самый достойный. Эти мысли сами придут ему в голову, если он будет с самого детства, в семье и школе, воспитываться на здоровых народных началах. И в этом воспитании важную роль играет чистота крови, которую мы должны сегодня, в век космополитических идей и безудержной иммиграции, блюсти усерднее, чем когда-либо. Наша страна подвержена невидимому нашествию иноязычных. Более миллиона иностранных рабочих хлынуло в наши города. Наши женщины не могут больше быть в безопасности, как прежде, ходить по своим улицам. Такого не было даже в годы войны. Тогда у нас было пять миллионов человек, согнанных на принудительные работы. Но, несмотря на затемнение, с нашими женами и дочерьми ничего не случалось. Сегодня эти господа называются гастарбайтер — и наши женщины могут без опаски пройтись лишь по ярко освещенным улицам. Мы все являемся свидетелями позорного смешения крови. Чистота нашей нации в опасности! Конечно, мы знаем, что ни в настоящем, ни в прошлом не было народа абсолютно чистого в расовом отношении. Но ясно и другое: смешение не должно быть безграничным. Во все века в любом народе определенная пропорция смешения была законом, который управлял этим организмом. Именно в этом заключается все своеобразие внутреннего настроя каждого народа. Если пропорция изменяется в сторону увеличения, наступает распад, который означает исчезновение могущества национальной культуры; тогда хиреет национальный дух и сама нация начинает разлагаться. Этому тлетворному влиянию смешения рас мы должны противопоставить чистоту нордической расы, бережно хранить и культивировать те образцовые семьи, где нашел прибежище истинный германский дух и где бурлят истоки чистой арийской крови»…
У входной двери раздался звонок. «Кто бы это мог быть?» — поморщился Реннтир, недовольный тем, что прервали плавное течение его мыслей. Жена только недавно ушла за покупками, ей еще было рано возвращаться; оба сына были на спортивных занятиях. Реннтир открыл дверь.
— Заказное письмо для вашей супруги, господин Реннтир, — поприветствовав его, сказал старый почтальон г-н Лерх.
— Ее нет дома. Давайте я распишусь.
— Не могу, господин Реннтир, письмо из-за границы, личное… — начал было Лерх.
— Послушайте, господин Лерх, не ставьте себя в смешное положение. Неужели вы думаете, что в моем доме, у моей жены могут быть от меня тайны?
Реннтир с ударением произнес слово «моем» и, выдернув письмо у нерешительного Лерха, сунул ему несколько пфеннигов и закрыл дверь.
Хотя он и был абсолютно спокоен, но сам факт был необычный. Впервые он видел, чтобы письмо было адресовано не ему, а его жене. Усевшись в кресло за своим письменным столом, он, не колеблясь, вскрыл конверт. Реннтир начал читать. Если бы кто-то со стороны в этот момент посмотрел на него, его бы поразила мертвенная бледность, покрывшая лицо Реннтира. На лбу выступили крупные капли холодного пота. Он достал из кармана платок, машинально вытер лицо, да так и застыл с поднятой рукой, в которой был зажат клетчатый носовой платок.
