Он миновал знаменитый ресторан, где обедал с Сурком, и задумался на секунду, не укрыться ли в этом интернациональном пристанище. Вряд ли в зале с нимфами на стенах и Коулом Портером в пианино допустят убийство средь бела дня. Но следующее здание показалось куда более интригующим. Огромный столованский триколор свисал из окна первого этажа, на нем сияла социалистическая звезда, давно изгнанная с прочих флагов. А если напрячь слух, то поверх городского гула можно было различить визгливый и натужный, в муках рождавшийся «Интернационал». Ну конечно! Большой зал дружбы народов! Где Франтишек читает хорошо оплачиваемые лекции старой гвардии коммунистов.

Вдалеке, там, где Народный проспект споткнулся о воду, встал, заглохнув, с дымящимися шинами и соответствующими звуками автомобиль Шурика и Бревна. Владимир глянул в другую сторону и увидел мощный скошенный капот «бимера» Сурка — сделанная на заказ машина плыла по набережной. Деваться Владимиру было некуда.

За плотными бархатными портьерами располагался нижний этаж просторной виллы, переделанный в зрительный зал. Мраморный Ленин нависал над пустой трибуной. Сама же трибуна возвышалась над рядами складных стульев, занятых сынами и дочерьми светлого будущего — подтянутыми старичками лет восьмидесяти. Бабушки были одеты все в те же синие спецовки, их революционные супруги выпячивали грудь, утыканную многочисленными знаками отличия.

В глубине зала, точнее, у левой ступни Ленина Владимир углядел самого молодого человека среди присутствующих, не считая его самого. В людных барах чуб, изгибавшийся вопросительным знаком, неизменно привлекал к этому человеку гибельное внимание. С высоты своего роста Франтишек тоже заметил Владимира и начал торопливо пробираться к нему через зал, умудряясь по пути пожать каждую протянутую руку, словно раввин в перерыве службы.

— Какого черта? — спросил он, выталкивая Владимира обратно, за бархатную портьеру и к улице за ней.

— Я не мог поймать такси! — закричал Владимир.

— Езус-Мария! Как ты нашел это место?

— Флаг… Ты же рассказывал… — Закрыв глаза, Владимир вспомнил, что надо дышать во что бы то ни стало. Он задышал. — Послушай, они подъезжают с двух сторон. И скоро примутся обходить здания. Понимаешь, о чем я? — Он оглянулся проверить, нет ли среди стариков в зале стражей Ноги, опасаясь, что они могут опознать его как участника разборки, устроенной Морган у Большого Пальца… Но все бабушки были для него на одно лицо.

— Что с Ногой? — поинтересовался Франтишек. — Я почувствовал, как задрожала земля, и подумал…

— Ее больше нет, — ответил Владимир. — Прикончили.

Голос Владимира проник в зал. Седые головы оборачивались, стулья скрипели, и вскоре по рядам пополз изумленный шепоток «Троцкий!»

Поначалу Франтишек не обращал внимания на этот шум: мало ли что способно поднять волну старческого слабоумия, прокатившуюся по аудитории. Он старался успокоить Владимира, твердя, что они заодно, они попутчики, «люди со вкусом в безвкусном мире» и что он сделает все, чтобы спасти Владимира. Но когда разрозненный шепоток «Троцкий» слился в пролетарское скандирование, друзья не могли более игнорировать происходящее вокруг. Со смущенными улыбками они обернулись к «народу» и слегка ему помахали.

— Странно, — произнес Франтишек, энергично массируя голые виски. — Как это по-меньшевистски с их стороны. Никогда бы не подумал… Да ладно… ерунда. Значит, переходим к плану Z? Полагаю, ты еще помнишь марксизм-ленинизм, товарищ Троцкий?

— Это был основной предмет в Средне-Западном кол….

— Тогда иди за мной.

— Не знаю, что у тебя на уме, но это безумие… — начал Владимир, тем не менее покорно следуя за безумцем к трибуне.

Идеальная тишина воцарилась среди паствы, вышколенной за сорок лет и привыкшей радостно маршировать в будущее и не склоняться перед фактами.

По-военному размахивая руками и приподняв подбородок, Франтишек взошел на трибуну.

— Дорогие друзья славного Октября, — произнес он на безупречном русском. — Сегодня у нас гость, каких мы давно не видывали, почти того же калибра, что и прошлогодний болгарин со смешным попугаем… Ездинский, кажется? Нашему гостю всего тридцать лет, а он уже трижды Герой социалистического труда, не говоря уж о том, что он самый молодой кавалер ордена Андропова за геройское управление зерноуборочным комбайном… Товарищи, поприветствуем генерального секретаря центрального президиума Либерально-демократического рабоче-крестьянского союза нераскаявшихся коммунистов и серьезного претендента на пост президента России на следующих выборах… товарища Яшу Ослова!

Старички поднялись со звучным синтетическим шелестом, возглашая: «Ура, Троцкий», несмотря на то что Владимира представили им под другой кличкой. Заметив его раны, кто-то из бабулек крикнул:

— Что у тебя болит, Троцкий? Мы тебя вылечим!

Владимир благосклонно помахал им; взбираясь по ступенькам, он едва не потерял и без того неустойчивое равновесие. Положив дипломат, набитый баксами, на трибуну и поправив микрофон здоровой рукой, он ждал, пока стихнут аплодисменты.

— Доблестные товарищи! — крикнул он и осекся. «Доблестные товарищи». Гм, а что дальше? — Прежде всего позвольте спросить, не возражаете ли вы против того, что я обращаюсь к вам по-русски?

— Конечно, нет! Говори, русский орел!

«Моя аудитория», — мелькнуло в голове у Владимира. Он вдохнул, обуреваемый сомнениями, и, ощутив боль при вдохе, выдохнул, развеяв нерешительность в воздухе, тяжелом от запаха порченых продуктов и дешевых костюмов, надетых в теплый день.

— Доблестные товарищи! — повторил он в тишине. — На улице теплый апрельский денек, чистое небо. Но над мавзолеем Владимира Ильича, — для пущего эффекта он обернулся к статуе Ленина, — небо всегда серое!

— Ай-ай-ай, бедный Ленин! — застонала толпа. — И несчастные его наследники.

— Действительно, несчастные, — подтвердил Владимир. — Вы только посмотрите, что стало с вашей Красной Правой. Американцы повсюду, куда ни бросишь взгляд! (Слушатели согласно взревели.) Они совершают развратные сексуальные действия на мосту Эммануила словно в насмешку над святостью социалистической семьи и распространяют СПИД! (Рев!) Вкалывают себе марихуану грязными иглами на Старогородской площади, где некогда сотни тысяч товарищей с трепетом внимали речам Яна Жопки, вашего первого пролетарского президента. (Рев! И еще раз рев!) Разве для этого вы сорок лет трудились на полях и плавили металл без продыху… э-э, выплавляли сталь, строили эти прекрасные трамваи, подземную дорогу, которой завидует парижское метро, общественные туалеты на каждом углу… И не будем забывать о человеческом факторе! Сколько преданных, энергичных молодых товарищей мы выпестовали! Например, товарища Франтишека…

Владимир помахал Франтишеку, сидевшему в первом ряду, и показал слушателям разом большой палец и знак победы (он не собирался на них экономить).

— Франти! — возликовала толпа.

— Да, товарищ Франти распространял «Красную справедливость», еще когда пешком под стол ходил! Продолжай крушить контрреволюционные элементы своим могучим пером, дорогой друг!

Ого, ему это начинало нравиться! Владимир прошелся перед трибуной, подражая неистовому большевику, и даже коснулся холодного мрамора Большого Дедушки революции в поисках поддержки.

— Посмотрите на мою руку! — крикнул он, поднимая марлевый шар другой рукой. — Посмотрите, что они с ней сделали, эти фабриканты! Я выступил от души на митинге негритянских рабочих в Вашингтоне, а ЦРУ засунуло мою руку в мясорубку!

При упоминании о мясорубке товарищ в плешивой норке и цветастом платке не выдержала. Вскочив на ноги, она крутанула связкой сосисок над головой, будто лассо набрасывала.

— Я отдала за них сорок крон! — завопила она. — Как это, по-вашему?

— Вы меня спрашиваете? — Владимир ткнул себя в грудь, будто удивляясь, что они хотят знать его мнение. — По-моему, хозяина магазина, который берет сорок крон за сосиски, надо расстрелять!